На Земле, может быть, рогатка игрушка для малышни. В мире Канвы не только лес и живность, само оружие выглядит иначе.
Какое-то время ничего не происходит. Секунды три-четыре, наверное. Всё так же горит костёр, отбрасывая алые блики на мирно лежащих в спальниках ребят. Отсюда они смахивают на куколок гигантских бабочек.
А затем чащу разрывает надсадный треск. Кто-то, не таясь, ломится через кусты орешника. Темнота исторгает гибкое хищное тело зверя. Он, будто пародируя меня, опускается на землю возле огня. Сжимается в комок, готовясь к прыжку. Что ж, надо отдать должное: отсюда, не напрягаясь, хищник собьёт меня с ветки. Для такой туши скакнуть на два метра, садануть когтями по слабой человечьей плоти раз плюнуть.
Но зверь молод. Он теряет время, выискивая меня среди хвои.
В свете пламени бликует рыжим красивая шкура. Роскошный хвост в нетерпении метёт опавшие листья. Желтоватые глаза сверкают под массивным лбом. Уши прижаты назад, на волчьей морде хищный оскал.
Ты мой хороший
Рывком натягиваю резинку рогатки. Зверь сообразил, что больше мешкать нельзя. Могучим прыжком он отрывается от земли щелчок камушек, шурша, несётся навстречу горе мышц. Заряженный рукодельницами снаряд ударяет как раз промеж полных звериной ненависти глаз.
Простой камень, на родине, срикошетил бы, оставив хищнику на память обидную шишку. Но, слава Богу, я не воюю простыми камнями.
Рядом будто кто-то щёлкнул затвором фотоаппарата со вспышкой. Я на долю секунды слепну, инстинктивно прижимаюсь, ожидая получить когтистой лапой по незащищённому лицу. Но вместо боли чувствую кожей волну тёплого воздуха. Слышу глухой удар.
Ко мне возвращается зрение: перед глазами скачут огненные зайчики.
Громадное волчье тело бьётся в судорогах на углях костра. В темнеющее небо рвётся стайка искр, полянка усеяна догорающими головешками. Света мало, но я вижу, как выныривают из спальников члены команды.
Данил первым настигает оглушённого зверя. Взмах топором обсидиановое лезвие опускается на массивную волчью шею. В наступившей тишине отчётливо слышен глухой стук будто не живое мясо рубят, а банальные поленья.
Хомяк не спешит присоединяться к Дану. Он вскидывает над головой руку, словно балерина, кружит нелепое фуэте.
Хома, едрить! ору я. Не смей!
Поздно. Разбросанные уголья начинают разгораться, освещая миниатюрное поле битвы. Будто разом зажгли десяток факелов. К макушкам сосен, гудя, поднимаются огненные нити фейерверков. Я зачарованно провожаю их взглядом, против воли жмусь спиной к стволу. Шумные ракеты, выписав причудливые вензеля, одна за другой обрушиваются на дёргающуюся звериную тушу.
Дан чудом успевает отскочить. На меня пышет жаром: ни дать ни взять кто-то открыл зев кузнечного горна.
Рыжая шкура волка вспыхивает, испаряется, обнажая клетку чернеющих рёбер. Ещё секунду пламя держится на костях, затем гаснет.
Лагерь погружается в непроницаемую темноту.
Пироман доморощенный! ругается внизу Данил. Маньяк! Ты чего творишь?
Хорошо, когда рядом талантливый стихийник. Плохо, когда у таланта дурная голова. Не парень, а средоточие контрастов!
Спрыгиваю на землю. Конечно, и от меня Хомяку бы влетело на орехи. Его счастье некогда.
Я думал, ты не справишься, растерянно говорит Хома. Вот, решил поддержать
У войны не женское лицо, сварливо отзывается Аня, у неё твоё лицо, братец! Ты нас чуть не кремировал!
Опускаюсь перед тлеющим звериным телом на колени.
Мне нужен свет, говорю. Быстро.
От вони горелой шерсти мутит. Плохо. Концентрация для меня сейчас важнее всего на свете.
Сейчас бу начинает Хомяк, но мы дружным воплем «Нет!» обрываем его.
Я сама, дрожащим от волнения голосом произносит Аня. Ты, Хомочка, лучше в сторонке побудь.
Над горелой тушей с жучиным гудением вьётся рой здоровенных, с грецкий орех, светляков. Первое время света от них немного. Но затем зеленоватые лампочки на брюшках разгораются, и я вижу не только чернелый костяк, но и бледные лица друзей.
Хватит? спрашивает девушка.
Нормально.
Мы смотрим на обожжённую тушу. Каждый из нас видит её по-разному. Дан, к примеру, наблюдает обожжённый скелет то, что должен видеть любой нормальный человек. Хомяк наверняка различает на останках нити пламени от них, невидимых для меня, до сих пор идёт жар. Для элементалиста это обыденная картина.