Я взял у него папку с песенками и посмотрел на нее критически. Он говорит Нет, ты не смотри на папку, ты читай. Серьезно.
Я спросил, нельзя ли и слова посмотреть. Он поморщился, помедлил, но все-таки протянул мне дополнительную пачку листов.
Я прочел слова к первой песне. Затем я их перечел. Вежливо и нервно Джулиан смотрел в сторону. Я обратился к нотам.
В отличие от стихов, музыка Джулиана была сплошной нонсенс, с финтами в некоторых местах отчаянная попытка дилетанта удивить и впечатлить, и в то же время замаскировать неумелость. Тем не менее, разглядывая его новации, я вдруг сообразил, что сочиняю в уме. Талант бросает в почву зерно навык делает результат презентабельным.
В то время, как я прикидывал, как можно изменить основную тему, чтобы она звучала интересно, Джулиан выпрямился, поднял голову, посмотрел направо и налево, и велел мне оставаться в машине. Я все равно намеревался выйти вместе с ним, но он настаивал, чтобы я остался читать, с включенным светом под потолком кабины.
Да что же это такое! Никто ни о ком, кроме себя, не думает! Свет под потолком освещал меня, молодого негра, сидящего в машине с заведенным мотором в тихом еврейском районе в одиннадцать вечера. Любой житель, заметив меня, тут же вызвал бы копов8. Понятно, что если вы не черный и в подобных переделках не бывали, вы так не думаете. Но вне всякого сомнения Джулиан, с его поэтическим, на хуй, воображением мог бы легко поставить себя в мое положение. Мог бы но не захотел.
Впрочем, я сам такой же. Будь я за рулем, и следуй мы через Бушвик ночью, я бы также бездумно остановился бы у углового магазина, чтобы купить сок или воду, и оставил бы его одного в машине, белого. Правильно. А может и не оставил бы. Улицы Бушвика они обостряют чувства и мысли, и заставляют думать обо всем заранее.
Я выключил верхний свет и стал смотреть, как Джулиан пересекает газон дома, у которого мы припарковались, огибает осторожно угол, и останавливается. Он посмотрел чуть вверх. Вскоре окно на первом этаже, выше уровня глаз, открылось, и что-то, силуэт, человеческая форма, выскользнула из него в объятия Джулиана.
Они вошли в тусклый круг света, бросаемый наклоненным фонарем на часть газона Джулиан, весь галантность, и девушка деловая впрочем, наверное, девушка неправильное слово. Женщина, а не девушка очень молодая, возможно еще формирующаяся, и все-таки женщина. Лицо мне было не разглядеть, часть его была закрыта густыми кудрями которые впоследствии оказались рыжевато-блондинистыми. Тело ее, насколько можно было судить одежда на ней не очень открытого типа была было телом крестьянки приземистое, подумал я, крепкое, мощное такое. Походка почти мужская. Осанка уверенная. Какой-то мешок, а может рюкзак, перекинут через плечо. Джулиан открыл ей заднюю дверь, сволочь, и мне пришлось остаться на переднем сидении. Время и место не подходили для джентльменских препираний.
III
Джулиан включил скорость.
Создание на заднем сидении мигнуло несколько раз, оправляясь от легкого шока, и сказало мне, что зовут ее Дебби. Все белые всегда сперва слегка шокированы, когда внезапно сталкиваются с незнакомым черным в темноте. Я обернулся полностью назад, протянул ей руку, и она ее поспешно пожала. Ладонь сухая и мягкая. А духи хороши! Я вообще люблю запах духов. Она улыбнулась чуть слишком любезно. Так белые обычно улыбаются, когда видят меня в первый раз, дабы показать, что обожают негров и даже, может быть, сами не прочь стать неграми.
Специальным голосом, очень радушным, я сказал ей, что зовут меня Юджин, и спросил, как идут у нее дела. Она ответила, что дела идут хорошо, спасибо, и спросила как дела у меня. Я сказал, что дела у меня идут прекрасно. Джулиан попросил нас обоих заткнуться. Мы посмотрели на него удивленно. Он объяснил, что пытается собраться с мыслями.
Ехали мы очень быстро по стороннему переулку. Я спросил Джулиана куда это мы, собственно, едем? Он ответил В студию. Я спросил Дебби, не возражает ли она против такого плана действий. Она ответила, что не возражает, но мне показалось, что в голосе ее при этом прозвучала сомнительная нота.
После получаса езды в калифорнийском стиле, включающем неестественно резкие повороты, максимальное приближение к задним бамперам машин, идущих впереди, неожиданные остановки и рывки с места, свистящие, прокручивающиеся на рывках, шины, произвольную, ничем не оправданную, кроме каприза, смену полос, и в целом множество возможностей закончить жизнь в дымящейся куче укрепленной сталью резины, металла, и пластмассы, мы запарковались где-то в двадцатых улицах, на Шестой Авеню. Надпись над входом свидетельствовала, что и это бывшее индустриальное здание тоже (как многие в этом районе) принадлежало некогда человеку по имени Уайтфилд. Может, и сейчас принадлежало, и если да, то у человека этого была прямо-таки страсть к репетиционным залам. Пожилой портье спал за конторкой в вестибюле, очки в тонкой оправе сверкали в тусклом свете. Джулиан вызвал лифт. Лифты в здании ходили медленно здание старое.