Да! сказала она, не шепотом, но обычным голосом.
Ее неприятие никак не было связано с этническим происхождением Джейсона. Просто она надеялась, что такой ответ заставит его слезть с дерева и уйти с газона, от дома, из ее жизни.
Сделалась пауза.
О, я понял, сказал он. Хорошо. Если ты оскорбляешь мою страну, тогда я не желаю тебя больше видеть.
Удивительно кажется, сработало!
Вот и хорошо, сказала она.
Сука ты неблагодарная.
И горжусь этим.
Иди на хуй.
Это ты иди. Ненавижу твою паршивую тараканью страну размером с блюдце, и тебя я тоже ненавижу. Уйдешь ты наконец?
Хорошо. Но я это запомню, Зиния.
Очень рада. Запомни.
Запомню.
Да, запомни.
Я буду помнить об этом всегда.
Конечно помни. И внукам передай. А теперь иди отсюда.
Что-то выпало у него из кармана и упало на траву внизу. Он посмотрел вниз.
А, блядь, сказал он. Я выронил пистолет.
Ты пришел ко мне с пистолетом?
Извини. Я не собирался в тебя стрелять.
Рада это слышать. Уходи.
Хорошо.
Да уходи же! Смотри, кто-то едет.
Фары автомобиля показались в дальнем конце улицы.
Вижу, сказал Джейсон, спрыгивая на землю и ощупью пытаясь найти пистолет. А вот, если
Да оставь ты его, иди, просто иди, дурак!
Мне нужно найти пистолет.
Я сама его найду, и тебе отдам. Завтра. Иди же.
Обещаешь, что отдашь?
Да! Да! Иди!
Он все-таки еще пощупал траву тут и там. Когда фары приблизились, он вскочил, кинулся бежать, и скрылся в темноте.
Малком одет был по парадному, как всегда. Запарковав машину на въезде, он медленно, с достоинством из нее вышел. Он не видел Джейсона. Зиния вдохнула облегченно.
Малком душка. Он был все, о чем мечтали родители Зинии в противовес Джейсону, бывшему постоянному мальчику Зинии в школе и известному хулигану, и Юджину, безденежному представителю богемы с плохим характером. Помимо них, в жизни Зинии был только один мужчина профессор биологии в ее колледже, абсурдно тощий, сутулый, очкастый белый, старше Зинии на двадцать лет, который очень смешно шутил и к Зинии относился со смесью виноватой нежности и почти отеческой благосклонностьи, пока отец Зинии, тоже биолог, тоже профессор, учивший в свое время мать Зинии, не поговорил с коллегой, после чего отношения профессора и Зинии распались. Касательно же Юджина мать Зинии, обычно робкая и бессловесная, проявила неожиданную непреклонность. «С ним ты будешь жить в крысиных дырах всю свою жизнь» объяснила она. «Не потому, что он музыкант. Мало ли на свете музыкантов и некоторые очень неплохо зарабатывают. Нет, дело в его отношении к людям, к жизни. Он думает только о себе и о своей музыке. Он-то как раз и не хочет ни покоя, ни комфорта, и ему наплевать, нужен ли тебе покой и комфорт, или нет. Все это очень романтично, а только в один прекрасный день окажется, что тебе нужно где-то жить, особенно если детей заведешь, и будет негде».
А вот Малком был другой. Он работал на брокерскую фирму. Заработная плата его превышала в три или четыре раза среднестатистическую американскую заработную плату. В свободное время он был активист, а в глазах родителей Зинии это означало, что он не проводил время в злачных барах, растрачивая семейный бюджет и путаясь с женщинами легкого поведения. Единственный недостаток Малкома Зинии он не очень нравился.
На прикроватном столике стояла фотография Юджина. Один раз она исчезла. Случилось это три месяца назад. Зиния дала своим родителям девятнадцать минут, чтобы сохранить лицо, и еще одну минуту, чтобы вернуть фотографию на место, а то она подожжет дом. Она вышла покурить. Они вернули фотографию на место.
А теперь Зиния пошла вниз, поморщилась, посмотрев на родителей, сказала Малкому «Привет!», и направилась к выходу.
Сейчас вернусь, сказала она.
Пожалуйста, сказала ее мать Малкому. Позволь мне поухаживать за тобой. Давай пальто.
Выпьешь? предложил отец.
Нет, спасибо, ответил Малком, глядя через плечо. А что случилось? Она чем-то расстроена?
Да нет, ничего особенного, сказала мать Зинии, пристраивая пальто Малкома на вешалку. Она иногда выходит покурить. Мы делаем вид, что не знаем.
Она подмигнула Малкому заговорщически.
Плохая привычка. Она слишком молодая, сказал убежденно Малком.