Утро. Я полыхаю от стыда и совершенно не в состоянии волноваться за то, стыдно ли ещё кому-то из нас.
Уже под занавес Катя, сходив по нужде, вернулась и обрушилась на койку напротив и, попросив к ней даже не прикасаться, тут же уснула. Чёрт! Легла бы с Русланом, и тогда бы я с чистой совестью переметнулся на пустующую кровать. Почему она оставила нас вдвоём? Единственное объяснение: Руслан не дал бы ей выспаться, ибо выпустил ещё не весь пар, а она очень устала и обессилела.
Руслан, лишившийся источника возбуждения, тоже мгновенно вырубился.
Слушай, ты давай, иди, иди туда, толкал я его.
М? Куда туда, если я и так здесь сонное бычье неразборчивое мычание в ответ.
Я тщетно пытался найти свои трусы. Полез за запасными, перерыл дорожную сумку и понял: пакет со сменным бельём остался дома. А куда делись те, которые до определённого времени были на мне, вообще непонятно. Майку я нашёл почему-то в своей правой туфле. А трусы словно испарились. Так и пришлось спать рядом с Русланом в чём мать родила. В принципе ничего страшного, кого тут уже теперь стесняться, но почему-то невыносимо позорно.
Огонь стыда обжигал всё изнутри.
Что хотела от меня Катя этим «поцелуй меня туда» при Руслане? Она тоже сумасшедшая? Или она в меня влюблена? Но разве влюблённая девушка позволила бы себе такое? Она просто поиздевалась надо мной. Или над Русланом
Эта Катина фраза «поцелуй меня туда» мёртвой хваткой вцепилась за один диковинный случай. Мне было одиннадцать лет. В нашем атеистическом советском городе в самом начале восьмидесятых встретить на улице священника было практически невозможно. Именно поэтому мужчина в чёрной рясе и приковал мой взгляд, когда я катался на велосипеде. Увидев его, я развернулся и поехал вслед за ним. На лавочке в сквере сидели две женщины, судя по всему, алкоголички, и, увидев священника, одна из них вдруг раздвинула ноги и, похлопывая между ними, сказала:
Эй, поп! Поцелуй меня сюда!
Священник остановился.
Для Господа всяко место у человека свято. Оголяйся. Прямо здесь, при всех. Поцелую.
Ты чё? Совсем дурак, что ли? отпрянула тётка и резко свела ноги вместе.
Став свидетелем этой сцены, я почувствовал что-то очень драматичное, роковое, катастрофичное и смешное всё сразу.
С той дебильной бабой было всё понятно, но зачем Кате потребовалось устраивать я даже не знаю, как это назвать Содом и Гоморру?
Проснулся я от возни и шума, но ещё четверть часа пришлось делать вид, что сладко сплю. Кати нет, Руслан жужжит бритвой. На миг возникло ощущение, будто в номере присутствует кто-то ещё, но оно развеялось.
Вот не мог Руслан побриться в санузле у зеркала? Мне надо вставать, продолжать искать трусы, а я из-за него не могу. Комплексую, стесняюсь. Простыней обкрутиться, что ли хотя это будет вообще как проститутка какая-то.
И время поджимает: нужно ехать в город, в центральное агентство.
Слушай, я не могу найти свои трусы И запасные дома забыл
Руслан выключил электробритву.
Под матрацем со стороны стены.
Я прохрипел:
Во, блин. Я совсем невменяемый был, что ли?.. Даже не помню, как я их туда сунул.
Это я их туда сунул.
Руслан разговаривал со мной как ни в чём не бывало, рассматривал свой подбородок в зеркале.
И я снова испытал дикий ужас: откуда Руслан знает, где мои трусы? Не мог же я их снять, а потом дать ему и сказать, дескать, на, засунь куда-нибудь?! А если их с меня стаскивала Катя, то она тоже вряд ли бы просила Руслана куда-то их пристроить, швырнула бы да и всё.
Сущий бред.
Под струями душа я пытался, словно размочить, размягчить свою память. Ничего не помню, кроме Катькиных жалоб на бесконечное пиликанье Вивальди: «Ну когда же у этого Штрауса смычок сломается! Что б ему». Всё остальное это россыпь междометий и наречий, обозначающих места и направления: «здесь», «там», «тут», «выше», «ниже»
Однако же: кто стащил с меня трусы?! Я не переживу, если выяснится, что это сделал Руслан
Я направился от гостиницы к аэровокзальной площади и чувствовал себя как после прерванной беременности. Во мне что-то было, оно теплилось, росло, жило, и вдруг его взяли, преждевременно вытащили наружу. Не нужен мне был секс с Катей! Я ей даже не намекал ни разу, не давал понять, что испытываю к ней чувства. Это были даже не чувства, а только их ростки: неокрепшие, совсем ещё невкусные, не сочные