Ой, Сенечка, как же он такое читает вслух? Знаешь, наверное, у него непорядок с мужскими делами. Надо ему чаще к девочкам ходить Но сам он забавный!
А потом взгрустнула, услыхав стихи про мойщиков окон:
«В немытой неустроенной стране,
Привычной к непотребным переменам,
Ползут рабы-невольники по стенам.
Приговоренно лицами к стене».
Ох, правду сказал! Я, вот, тоже видела Так работают ребята! И не страшно им на такой высоте? Я всегда их жалела, бедных. Так жизнью рисковать никаких денег не надо!
Дошла очередь и до господина Н. Не сумел-таки отсидеться в дальнем углу. Он прочитал кое-что из раннего своего, про израильского парня-солдата, погибшего в Ливане. Потом кто-то крикнул с места:
Прочтите «Поэму о Севере»!
И он нехотя (и чего этот верлибр так им полюбился?) прочитал кусок поэмы о заблудившемся в ледяном тумане ржавом сейнере. Свое ностальгическое воспоминание о давней экспедиции в Баренцевом море, такое нелепое и ненужное в здешнем липком и удушливом климате. Ему тоже хлопали, а Валечка сияла глазами и очень гордилась.
Ехали домой поздно, за окном автобуса густела чернота накатившей тель-авивской ночи, светящейся цветными окнами домов. Валентина, прижимаясь к нему своим сильным телом, щебетала что-то радостное, выступления поэтов, видно, возбудили ее. Господин Н. слушал ее, кивал, улыбался. Но внутри его разворошенной «вечером поэзии» души, поднималось знакомое ощущение тоски и злости. И соткался перед внутренним взором в замкнутом пространстве рейсового автобуса знакомый портрет Холодные выпуклые глаза под массивным лбом, ироничный изгиб рта, жесткий стоячий ворот гусарского мундира
«Скажи мне, ветка Палестины,
Где ты росла, где ты цвела?
Каких холмов, какой долины
Ты украшением была?
У вод ли чистых Иордана
Востока луч тебя ласкал,
Ночной ли ветр в горах Ливана
Тебя сердито колыхал?»
Ты чего там шепчешь, мужичок? Валентина затеребила его сбоку. Ты чего?
Ничего. Так, ерунда Не обращай внимания
«Да уж, ерунда, думал он с нарастающим раздражением. Господи, ну почему? Почему ни один из этих, сегодняшних, не то что, не поднялся до уровня этого мальчика, так глупо погибшего сто шестьдесят лет назад, а даже и не приблизился на дистанцию морской мили к его ранним стихам? Что же мы за такое бездарное поколение? Что с нами со всеми произошло? Где оправдание перед Богом за наше убожество? Холокост? Страх родителей перед сталинскими «чистками»? Тусклая жизнь в эпоху застоя? Эмиграция? Чушь! Отговорки убогих душ. И ведь есть же среди них, среди нас, то есть, талантливые А что в итоге? К барану волк подкрался, но тут пропел петух, зверюга испугался, умчался во весь дух. Мальбрук в поход собрался Тра-та-та-та-та В походе обоался, и тра-та-та-та-та Или, вот еще, конгениальное: На вьезде в город Энск, стоит от века Сфинкс и никуда не лезет, хотя порою грезит Я вылезаю паленый и факельный, мною задеты, шипят провода. А в атмосфере, как в старенькой Англии, морем процеженным пухнет вода. А? Класс! Ну и, конечно, вершина вдохновения: Как генерал, сортиры моющий в эмиграции, за дайм отсасывал в туалете И хочется какать и онанировать. Ну и онанируйте себе на здоровье. Только поэзия тут причем?».
Сень, нам выходить! Задумался?
Да, конечно. Извини
Вышли из прохлады автобуса в теплоту ночи. Прогулялись немного по маленькому парку. Валя, догадавшись о его состоянии, ни о чем больше не спрашивала, молча шла рядом, держала под руку. Тоска и злость уходили, прятались в потаенные уголки сознания. Господин Н. вздохнул, вспомнив, что завтра снова на дежурство, снова выслушивать ворчание Мирона, ловить Борькины косые взгляды и бегать бессонными ночами по зданию, отмечаясь в контрольных точках. Опять начнется каждодневная, убивающая душу рутина. Перед тем, как зайти в подъезд, постояли немного перед домом, вдыхая теплый весенний воздух. Шипя и брызгаясь, работали «поливалки», освежая траву и кусты.
Сень, смотри, акация цветет. Правда, красиво?
Н-нда Вот, скажи, Валь, тебе нравятся эти строки:
«Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу
И звезда с звездою говорит»
Так это ж песня, Сень! Народная Конечно, нравиться! Еще мама моя, когда ей грустно, напевает: