А ваза на вокзале сколько стоит?
Ванька по пятьсот сдает.
И часто ходит?
Каждый день.
Вот видишь, люди тысячами зарабатывают за день, мотоциклы покупают, а у тебя только семьсот рублей за месяц плюсом. Немного разживешься.
Мы вдвоем его купили, на двоих. Ваня же сначала и мои вазы продавал.
Как это вдвоем? Как на двоих? Он же один ездит.
У меня просто времени нет, я же пишу.
Что пишешь?
Ну, рисую.
Дурачок ты маленький! Иван теперь и с мотоциклом, и Наталья рядом с ним. Вот кто своего не упустит, еще и чужого подгребет. А раньше-то она всё у тебя на чердаке сидела днями, смотрела, как рисуешь. На мотоцикле ей поинтересней, баще, да? Надоели ей, видать, твои лебеди.
Мама
Ой, молчу-молчу. Рисуй пока, конечно. Вроде, рановато бабьё себе заводить, только поздно бы не стало. Нелюдимому по жизни тяжко жить, сынок. А рисование уводит от людей. Не накормит рисование досыта и девку не приманит, так и знай. Взрослеть тебе пора, а ты рисуешь, как мальчишка.
Кирюша упирался мыслями, думать не хотел о маминых нотациях, и все же постоянно думал. Как же это рисование «уводит от людей», когда оно для них? Измучает художника, обрадует людей, те поблагодарят, художник и порадуется. Вот оно зачем, искусство. Только для людей.
«Потом подумаю, космического лебедя закончу и подумаю нормально, планировал Кирилл, а то, когда пишу, не получается соображать, когда соображаю рисовать. Ни там, ни здесь не получается. Вот интересно, когда я рисую, я живу? Много часов провожу где-то там, не здесь. Я ж там только чувствую, не думаю совсем. Времени там нет. Там и не надо думать, там только линии, пространства, краски, свет и тени. Все это не здесь. Не буду новых лебедей начинать, закончу этого, обязательно остановлюсь, подумаю и всё решу. Действительно же, раздружился я с друзьями за последний год».
Начало долгожданного отпуска стало началом череды непоправимых неожиданностей. Внезапно вывалилась вереница непредсказуемых необходимостей, без которых было не обойтись, которые было не обойти.
В первое свободное утро, первым делом, Кира тщательно вымылся.
Писать, как сочинять или играть, необходимо в чистом теле и свежем белье. Иначе запахи грязноватого туловища по-любому проявятся в картинке, в тексте, на подмостках, на экране. Элементарный секрет полноценного творчества. Отдушка смрада, как ни поливай её парфюмом, как ни наряжай в модные трусы со стразами и расфуфыренные перья всё получится как в телевизоре: вонючий петух под страуса. А это стыдно в сути, это же заметно, это просто дурно пахнет.
С утра пораньше сам натаскал из колодца полный бак воды для бани и полное корыто для купания в саду. Не завтракая, прогрел баню, срезал свежий веник с кроны дворовой березы, для чего пришлось карабкаться на самый верх, туда, где зелень посветлее. С упоением прожарился в парилке, нахлестался веником до бурой красноты, нырнул в корыто. Остывая, долго смотрел небо. Глубокий монохромный синий цвет без обычных облачных вкраплений белого. Прекрасно. Несколько раз прыгал из темного жара парилки в ослепляющее остро-желтым солнечным отражением корыто и обратно.
Потом уютно упаковался в белые хэбэшные плавки, надрызгался прохладного молока, остыл, высох, побелел. Разыскал в мамином шкафу упаковку с новеньким спортивным костюмом, таким же синим, как сегодняшнее небо. Во время одевания, отпотевающее зеркало предбанника отразило только чистые краски коричневые стены, белое тело, синий костюм.
«Ай, как же четко всё в жизни и просто», думал Кирилл, закатывая рукава.
А потом несколько часов тихо просидел в мансарде, бездумно глядя на свое полотно, лишь иногда меняя ракурсы просмотра или дистанцию. Прикасаться к кистям, мастихину, палитре и краскам совсем не хотелось, уж, тем более, что-то дописывать-править.
«Неужели закончил? улыбнулось в мысли робкое удовольствие. Не буду трогать. Отнесу сегодня в клуб, пускай Юра посмотрит. Надо же Закончил А еще вчера настраивался писать и переписывать весь отпуск».
Повесив неодетую картину на стене фойе, Петрович поначалу долго заседал напротив и молча смотрел. Слегка волнующийся живописец даже заскучал.
Завтра сделаю багет. Здесь актуален только белый и совсем простой, строгий, но широкий, не отрывая зачарованного взгляда от холста, как бы проснувшись, полушепотом пролопотал потрясенный Юра. Опять лебедь. Может, и правильно не стал ты учиться. Нечему тебе учиться, парень, только писать и писать. Ты уже художник. У каждого большого художника есть неясная для всех, только ему понятная чокнутость. За нее сначала очень критикуют, а потом именно за нее и любят. Как говорится, за что долбят, за то и наградят. Ты просто «повернут» на лебедях. Оно и славно. Что это за созвездие?