Петр Олегович понял. Рано ему еще с мастодонтами советскими тягаться. Те, кто родился при сталинском ледниковом периоде, возмужал при хрущевской оттепели, уютно устроился в брежневском болоте, а потом умудрился выжить на развалинах великой геополитической катастрофы, мутировали в страшные существа. Он, Петя, промежуточное звено эволюции, развращенное мгимошными мажорами и мечтой о сытой заграничной жизни, а они да терминаторы. Так закалялась сталь. Они долго ждали, притворялись мелкими клерками с плешивыми чубами и водянистыми мышиными глазками. Они девку нормальную трахнули ближе к пятидесяти, костюм приличный купили в сорок пять. А сейчас налились соками, окуклились и отрастили острые стальные зубы. Какие, на хрен, принципы и дискурс? Челюсти одни. Страшные челюсти хищных динозавров, и пережуют они его сейчас, если не примет он срочно унизительную позу покорности. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь. Надо.
Я все понял, Вячеслав Гаврилович. Учиться мне у вас не переучиться. Спасибо за урок. Заработался, перспективы не вижу. Простите меня, пожалуйста. Я дам дочке денег, обязательно дам.
Ху-ху-ху-ху-ху
Тесть смеялся, поджав и свернув трубочкой тонкие губы, на конце его смеха чудился короткий визгливый звук, нечто вроде й. Удивительно обидно и даже оскорбительно смеялся тесть.
Ху-ху-ху-ху-ху-ху-хуй! закончил он смеяться на визгливой ноте. Ой, уморил ты меня. Дашь, значит? Давалка ты наша. Конечно, дашь. Надо будет, и миллион дашь. Планида у тебя такая, давать всем. А не дашь, ты у меня сам эти прокладки носить будешь. Я тебе их в жопу засуну, целую пачку, вместе со стразами. Но ты дашь, я уверен. Я таких давалок давно знаю. Они у меня при первой беседе кололись, а потом сексотами и наседками д-о-о-о-лго работали. И давали, давали, давали Ху-ху-ху-ху-ху-ху-хуй!
«Так вот что испытывают мажоры-коммерсанты, когда я с ними беседую, не к месту догадался Петр Олегович. Ненависть. Я же с ними точно так разговариваю. Один в один, как он со мной. Господи, как же я его ненавижу, как же я всю эту мою удачную и фартовую жизнь ненавижу. Будь оно все проклято».
А ты чего загрустил? отсмеявшись, обычным своим засушенным голосом спросил его тесть. Ты посмейся, зятек, весело же. Смешно.
Петр Олегович опустил страдающие глаза в пол и выдавил из себя несколько смешков.
Хе-хе-хе-хе
Смеялся натужно, а сам думал: «Но есть и хорошие новости, они всегда есть, даже в самой ужасной ситуации. Похоже, нет на свете никакого бога, потому что если бы был он, то сдохли бы уже все мы в страшных мучениях. Прокляли бы друг друга и сдохли. А мы живы, здоровы, а бога нет» Парадоксальное доказательство отсутствия господа почему-то очень его рассмешило. Смех перестал застревать в горле и полился наружу полноводной рекой.
Хе-хе-хе-хе ха-ха-ха-ха ой, правда, смешно, Вячеслав Гаврилович, правда смешно хо-хо-хо-хо
Смех еще усилился, из реки превратился в водопад, перепутался, переплелся и обернулся натуральной истерикой.
Ха-ха-хе-хо-ху-хи-хи-ха-ху-ху-хуй! Хуй! Хуй!! Хуй!!!
Он смеялся, периодически выкрикивая основополагающее русское слово. Хватался за бока, бил себя ладонями по голове, стонал жалобно сквозь льющиеся из глаз истерические слезы.
Хуй хуй хуй
Тесть осуждающе смотрел на него, мелко жмакал тонкими губами и всем своим видом выражал брезгливость. Наконец, когда истерика была уже на излете, он сухими ледяными словами отрезвил разбушевавшегося родственничка:
Ты мне тут из себя буйно помешенного не изображай. На допросах в тюряге придуриваться будешь со своим банкиром, и то не поможет. Крысятничать вздумал, падла? Под сумасшедшего косишь? Ну, ничего, я тебя быстро в чувство приведу.
Хуууууууууй, пикирующим «Мессершмиттом» завыл Петр Олегович и вдруг подавился воем, как будто столкнулся с землей.
«Он все знает, подумал. Он все, все знает. Это катастрофа. Я погиб. Боже мой, в кабинете говорит, а здесь пишется все. Значит, решил уже, а может, и согласовал. Сливает он меня». Петр Олегович с мольбой посмотрел на тестя, потом на потолок и приложил палец к губам.
Что ссышь? язвительно усмехнулся тесть. Стыдно или страшно? Да какой стыдно, о чем это я? Не было у тебя никогда совести. Жадность была, злость была, а совести не было. Ты мне пантомиму тут не изображай, ты мне по существу скажи. Есть по существу что сказать?
Ес ес ес