Это сейчас, в мае две тысячи седьмого, когда пишу эти строки, чувствую себя абсолютно свободным. Вновь перевели на «крытку» до суда. Дело идет к завершению тюремной эпопеи. Здесь я опять-таки встретил давнишнего дружка по «особой» зоне Санька «гражданина начальника». Его, уже майора, как в лагерную бытность назначили шефом оперативной части кум! молодой да ранний. Сдружился с ним еще в колонии строгого режима. Умный, проницательный человек. Правильный мент новая формация, так сказать, хм А тогда
Пятнадцать суток карцера пыль для правильного пацана. Зубы? Выйду вставлю! Кашель жжет в груди? ничего-о-о! на то и чифирёк.
А дальше все по новой.
Гнида, сегодня на прогулку не пойде-е-шь!
Зубы стучат в ответ:
А-й-я-и-не-х-х-очу-у-у
Жри, гнида!
И опять ледяное забытье. Сколько времени я здесь? Зима? Почему не холодно?
Д-д-а, я сыт, гражданин прап тварь.
Поднять руки! И вонью в ухо: Что, не бывать свадебке-то?!
Внезапно накрыло волной ненависти: «Сука!» Нормальный ведь с виду мужик: постарше меня, спортивный, высокий, не урод. Но какая-то гниль душок. Он читал письма и про свадьбу знал. Он-то ее и зарубил ее! А я ведь полгода жил только этим, дышал ради этого, терпел. Свадьба Любовь Свобода! Пусть три дня. Три. Но как, как они были нужны!
Опустил руки и повернулся к нему лицом. Смотрел прямо в глаза, молча.
Лицом к стене! Лицом к стене! Лицом
Били в прогулочном дворике. Били опытные спецназовцы. Звук чавкающих ударов срывался-скатывался под шум дождя. Я извивался на мокрой бетонке, закрывая голову. Шел девяносто первый год.
Несговорчивость, больничка после унизительного ясеневского нравоучения физически ослабнув, стал вполне авторитетным арестантом, жившим обособленно. Сломанные ребра постепенно зарастали в отличие от травм душевных. Людочка, как могла, подкармливала, писала письма, на судьбу старалась не роптать. А свадьбу сыграем, и какую! скоро, очень скоро.
И вновь
Пять-тридцать.
Утренний осмотр.
Лицом к стене!
Я уже поотвык от тараканов, падающих за ворот.
Руки поднять! прапорщик Ясенев сцапал книгу с моего шконаря, стал нервно листать.
Там фотография
Молчать!
Письмо оставь.
Мордой к стене!!
Письмо там Я повернулся на звук разрываемых страниц. Дежурный опер с помощником ждали за дверью на коридоре. Прапор с визгом «К стене-е-е!!» разбрасывал по слизи кубрика обрывки моей свободы Острием вмиг одеревеневшей правой раскрытой ладони тычок под кадык. Левый короткий без замаха крюк прапору в висок, и третий завершающий апперкот снизу-вверх в челюсть. Ясенев упал, как стоял, мешком вниз. Полторы секунды три удара его убили. Он не дышал, в слизи, тараканах.
Не знаю, как тогда выдюжил. За жизнь младшего инспектора вернул половину своей, но остался живым. Выбросил любовь (Людке приказал забыть, не писать). Отдал здоровье. Перед смертью медитировал нет! не просил ни прощенья, ни о пощаде. Готов был ответить за каждый свой вздох. Молился, не зная молитв. Мораторий на «смертную» отправил меня в бесконечные скитания по сибирским лагерям и тюрьмам. Х-ха! Кликуха прилипла: «Секунда!» Братва в шутку тыкала пальцем на неугодных, злобных ментов: «Секунда! Разберись-ка по-тихому!»
В конце девяностых, в колонии, познакомился с одним опером. Сошлись по книгам, спорту. Библиотека и спортзал там я был свободен. Учил его медитации, как возвышаться над сознанием. Над осознанием. С его же помощью организовал небольшую спортивную секцию в свободное от работы время пацаны тягали железо, играли в волейбол все желающие. Упрекнуть меня не могли: по понятиям я использовал общение с ментом на благо общака. Авторитет, статья, погоняло и «десятка» за плечами говорили сами за себя.
Конец. Восемнадцать лет. Что ждет за воротами? Я въехал сюда, когда страна заныривала из полымя социализма в капитализм, не успев сжечь, смыть за собой красный цвет. Что сейчас? Одни вопросы.
Секунда, на выход. Кум вызывает!
Саня частенько приглашал меня на чаек Поболтать о неизбежности близкой свободы. Спасибо тебе, Санек. Может, тебя-то и вымаливал тогда у Бога в начале девяностых, перед смертью. Только сейчас понял это и есть ответ. Иначе не бывает. Он, Бог, видит и слышит, каждому посылая то, что просят. Просто не каждый готов принять посыл свыше сегодня, тотчас: всему свое время как завещано временами давними, дельфийскими.