Зачем ты меня позвал? девушка начала понимать, что для нее здесь «запахло жареным».
Как зачем? Ты же сама этого хотела. Разве нет?
Можно я уйду?
Ну, уж нет, красавица! Нам как раз тебя не хватает. Видишь, мужикам скучно, надо их повеселить.
Я никого веселить не собираюсь.
А я сказал будешь.
Выпусти меня, Алекс хотела выйти из комнаты, но Евгений встал у нее на пути и протянул руку к застежке на кофточке. Этого движения хватило, чтобы сработала реакция несостоявшейся каратистки, и Евгений с шумом улетел в другой угол комнаты.
Ах ты, сучка, с ненавистью взревел он, ребята, вали ее!
Мужчины начали быстро вылезать из-за стола, и через несколько минут отчаянного сопротивления, Алекс оказалась на диване, в разорванной одежде, под здоровенным амбалом лет тридцати.
Остальное все прошло в каком-то тумане. Ее били, рвали на ней одежду, щупали и щипали, а дальше в памяти остались лишь сменяющие друг друга пьяные рожи и жуткая, нестерпимая боль в промежности.
Мне больно! Отпустите! крики никого не успокаивали, а наоборот, раззадоривали. А потом наступила темнота.
Очнулась Алекс глубокой ночью. Прикрытая рваньем, она валялась на улице под кустом. Истерзанное тело болело, хотелось выть и плакать, но больше всего умереть
Под утро Алекс приснился все тот же, много лет мучающий ее, сон.
Дура, я плохо плаваю. Пусти, чокнутая, я же утону. Алекс, Алекс, что ты творишь, ненормальная? Прости меня, прости, только отпусти, вытащи-и-и Женя отчаянно хлопал по воде руками, пытаясь удержаться на поверхности, жадно хватал ртом воздух, трепыхался, но медленно и упрямо шел ко дну. Алекс слишком хорошо умела держаться на воде, чтобы оставить ему хоть один шанс на выживание
Каждое утро в психушке начиналось примерно одинаково.
Не выходим из палат, все остаемся на местах, не двигаемся громко кричала медсестра, сейчас я вас посчитаю, потом хоть катайтесь по полу. А сейчас пересменка! Пе-ре-сме-нка!
Раз! Два! Три! Соловьева, сейчас же сядь на кровать! Десять! Где Пихиенко? Пихиенко где? Не прячься, я все равно тебя вижу Двадцать! Шахова, прекрати курить в палате! Двадцать пять! Кто ударил Авраменко? Авраменко, почему у тебя синяк под глазом? Тридцать два! Не дергай штору, Минаева, багет только позавчера повесили, а ты опять обрываешь Тридцать пять! Тьфу, сбили, теперь надо заново считать. Раз! Два! Три! Не ходите по коридору! Оставайтесь на местах! Десять! Пятнадцать! Лукина, куда ты полезла? А, ну-ка, вернись. Кошкина, сними ее с окна. Опять сбилась, да что вы за бестолочи такие?! Раз! Два! Три!
Так могло продолжаться и двадцать минут, и больше. Потому что психически ненормальные женщины долго не выдерживали сидеть на одном месте, а медицинские работники не могли с первого раза пересчитать пятьдесят бестолковых рыл, которых и считать-то было необязательно. Ибо куда же они денутся из закрытого на «сто замков» отделения, когда они и здесь не всегда могли найти дорогу в туалет или в свою палату.
Я здесь лежу? симпатичная Олечка по сто раз на дню подходила к каждой кровати и задавала женщинам этот вопрос.
Нет, не здесь, пойдем, покажу, ее отводила на место то одна больная, то другая, то третья. Но через несколько минут Оля вновь возвращалась.
А где я лежу?
Ты лежишь в другой палате. Вон там, ее снова отводили, но она появлялась снова.
Где моя кровать?
Да нет здесь твоей кровати!
А где же моя кровать? у Оли от отчаянья выступали слезы на глазах, где-то же есть моя кровать? Или нету?
К вечеру она могла «достать» кого угодно и тогда на следующее утро появлялась в чужих палатах с припухшим носом:
А где я лежу, вы не знаете?
-Таблеточки пить, таблеточки! неизменно звучало в отделении после пересмены.
Тебе занять очередь? А тебе? спрашивала у всех Люба Соловьева и торопилась получить лекарства раньше других.
Нравится пить эти гадости? Алекс становилось плохо от одной мысли о них.
Конечно. Потом все становится по барабану. Я уже второй год взаперти сижу, знаешь, как меня все достало?
Знаю.
На, сыпала медсестра в руку Алекс с десяток разнокалиберных, но одинаково «убийственных» психотропных таблеток.