Стали люди старые языки восстанавливать. Казалось бы, меньше ста лет прошло, а всё подчистую позабылось. Тут лингвисты давай стараться: раз уж с чистого листа начинать, значит, можно самое лучшее взять. Да только где оно лучшее? Какой век за основу брать? Решили они книги разных времён читать и сердце своё слушать. Что нравилось, от чего душа пела, то и брали. Вот так и сочинили языки обратно вроде те же, да иные. Русский он такой вот стал, как я сейчас вам сказываю.
Ох и тяжко после симплифайда было норматив учить! Ох и ломало всех! Школьники на уроках воем выли, а на улице на симплифайде подвывали. Два-три поколения друг друга сменили, прежде чем норматив прочно в обиход вошёл и младенцы его из уст родителей впитывать начали. Строить оно ж не ломать.
Корни свои заново обретя, начали люди опять на небо поглядывать. Наука вперёд двинулась, да так, что только успевай. Ракеты одна за другой в небо сигали, космические станции на орбитах разных планет появлялись, двигатели Алькубьерре загудели, звездолёты всё дальше вглубь космоса забирались Дело, видать, не в том было, что общего языка не хватало, а в том, что люди его между собой находить не умели. А тут, через ошибку споткнувшись, снова выучились. Вавилонская башня наоборот вышла
Симплифайд только в университетах потом изучали. Сделали его языком компьютерного интерфейса и жаргоном космонавтов. Тут он весьма удобен был. Краток, сух, однозначен. Моему отцу симплифайд ещё в юности полюбился, он и с однокурсниками на нём разговаривал. Вот и после исчезновения сигнала звездолёта в него с головой ушёл. Не только потому, что все данные в компьютер на нём вносил и анализировал, но и оттого, что чувствовал на нём меньше. Я уж говорил: «грустно» и даже «очень грустно» всё равно легче, чем «тоскливо».
Часть третья. Митька
Пока отец упрямо последние данные с беспилотника перелопачивал, мир повздыхал-повздыхал, да и пошёл дальше. Космическая палата сразу два новых звездолёта строить решила. Один на «Астру» похожий, но человеком управляемый. Его «Астрой-2» назвали. Второй беспилотный. Ему в полёте надлежало корабль с людьми об аномалиях и опасностях заранее оповещать, через чёрную дыру раньше пройти, данные о выживаемости собрать и, если что, предупредить. А ещё «Компаньон», как его окрестили, резервные челноки-эстафетники, оборудование и дополнительные запасы продовольствия везти был должен.
Один звездолёт строить труд великий. Два самопожертвование. Но люди и не помышляли жалеть себя. Они словно надеялись окликнуть отвергшего их брата, развернуть к себе, заглянуть в глаза. На проектирование и строительство пять лет отвели. Ещё два на то, чтоб все проверки сделать и космонавтов со всеми техническими тонкостями ознакомить. В полёте корабли шесть лет провести должны были. Получается, тринадцать лет до встречи с кровным родственником. А если родственник погостить разрешит, то к этому плану ещё лет пять на полевые исследования прибавлять можно. Обратный путь снова плюс шесть. Итого двадцать четыре года. Кто такой срок из своей жизни вычеркнуть готов? Посвятить себя тяжёлой ежедневной подготовке, а потом темноте, опасности, а возможно, и самой смерти? Не увидеть, как дети растут, как морщинки родные лица украшают? Кто на такое готов? Только тот, кто сам ещё не вырос, потомства не народил, не полюбил по-настоящему.
В Спецшколу космонавтов меня взяли, но с оговоркой, что здоровье укреплять буду. Обычно тех, кто слабоват, даже к экзаменам не допускают. Наверное, из уважения к деду-академику и в память о моей матушке поблажку сделали. Мама, дедушкина единственная дочь, ближний космос исследовала и через два года после моего рождения на Марсе погибла во время затяжной пылевой бури. Из-за сильных статических разрядов все системы связи тогда отказали. Она потеряла ориентацию и в глубокую каверну упала. Аппарат аварийного жизнеобеспечения её в искусственный сон ввёл, но спасатели слишком поздно подоспели. Кислорода совсем немного не хватило Несмотря на ту беду, дед меня от пути по её стопам не отговаривал.
Лучших выпускников обещали взять в экипаж первого пилотируемого полёта к земному близнецу. Мне как раз девять лет исполнилось. К запуску звездолётов девятнадцать было бы. Идеальный возраст: уже не дитя, но ещё не взрослый, не ведающий страха, свободный от земных оков. Только оттолкнись и сам полетишь, без звездолёта.