Мужчина пошевелился. Боясь вздохнуть, я замерла на месте, прикидывая в уме пути к отступлению на тот случай, если он откроет глаза и увидит меня над собой, но он, что-то неразборчиво пробормотав, перевернулся на бок и, совсем по-детски подложив руку под щеку, вновь погрузился в глубокий сон.
Прислушиваясь к мерному дыханию спящего, я медленно, шаг за шагом попятилась в отведенный мне угол. Нужно было срочно переодеться. Закусив губу, я осторожно приподняла крышку рундучка и вытащила сменное белье. Бросив еще один взгляд на лежащего лицом ко мне мужчину и убедившись, что дыхание его ни разу не сбилось с такта, я, зайдя за гамак и на всякий случай повернувшись к нему спиной, быстро скинула с себя мокрую одежду и натянула сухую. К сожалению, шапочка, промокшая до нитки, была у меня всего одна, поэтому я стянула ее с головы и, хорошенько отжав, повесила сушиться на торчащий из стены гвоздь. Вырвавшиеся на свободу волосы тут же каскадом хлынули вниз, заставив меня уже не в первый раз пожалеть о том, что, поддавшись на уговоры Клода, я не обрезала их, как в прошлый раз, когда впервые очутилась в Париже.
Внезапно я насторожилась. Мне показалось, или дыхание спящего действительно прервалось? Я замерла на месте, прислушиваясь к каждому доносящемуся звуку, но ничего подозрительного так и не обнаружила. Мысленно обозвав себя трусливым зайчишкой, вновь вернулась к прерванному занятию. Сняв с шеи намотанный на нее платок, я, жгутом скрутив волосы на затылке, туго повязала им голову наподобие того, как это делали некоторые матросы. Не имея возможности поглядеться в зеркало, которого в каюте просто не было, мне оставалось довериться лишь собственным ощущениям, которые подсказывали, что выгляжу я, учитывая все обстоятельства, вовсе не так уж плохо.
Осмелев, я подхватила вещи, которые собиралась выстирать и просушить возле окошка в крошечном закутке на нижней палубе, и, вполне довольная собой, поспешила покинуть каюту, собираясь на обратном пути прокрасться в трюм, навестить больного. Но каково же было мое удивление, когда рядом с запертым на замок люком я увидела здоровенного охранника. Напрасно я выдумывала десятки не существующих поручений от кока, которому позарез необходимы были трюмные запасы, все без толку. Угрожая мне плетью-девятихвосткой со стальными крюками на концах, грозный стражник пообещал содрать с меня шкуру, если еще хотя бы раз увидит меня поблизости.
Пришлось не солоно хлебавши возвращаться назад. Все надежды на спасение Ренарда грозили обернуться непоправимой катастрофой.
* * *Дверь заскрипела за выходящей девушкой, и «спящий» слегка приоткрыл глаза. Будь он проклят, если это оказалось не самым сильным испытанием для его самообладания. Даже когда в бою с берберами он был на волосок от смерти, то и тогда не чувствовал себя столь беспомощным как сейчас.
Итак, план по разоблачению самозванки сработал на все сто. После того, как по его приказу громила Ладу окатил девчонку с головы до ног водой, ей просто не оставалось ничего другого, как вернуться в каюту и найти способ сменить одежду, а Патрису, старательно изображающему крепко спящего, оставалось только сквозь ресницы следить за всеми ее действиями. Но закаленный в боях пират вовсе не был готов к тому зрелищу, представшему его глазам.
Желание поскорее переодеться пересилило чувство самосохранения, и девчонка, уверенная, что ее никто не видит, быстро скинула с себя всю мокрую одежду. Переодевание заняло у нее не более пары минут, но и этого с лихвой хватило для того, чтобы увидеть то, что тщательно скрывало под собой одеяние юнги.
О том, как бела и нежна ее атласная кожа, он успел узнать еще тогда, когда держал в объятиях на балу. Теперь же он мог воочию увидеть то, что было скрыто от людского глаза. Тело богини с невообразимо тонкой талией, красиво контрастирующей с округлыми бедрами и длинными стройными ногами, поражало воображение успевшего повидать немало женской красоты пирата. Девушка полуобернулась и потянулась за грубой рубахой, обнажив высокую, изящной формы, как у фарфоровой статуэтки, грудь.
Стало трудно дышать, лоб покрылся испариной. С силой втянув в себя воздух, Патрис усилием воли делал попытки успокоить взбунтовавшееся тело, но все было тщетно.
Что-то почувствовав, девушка обернулась и замерла, устремив на него испытующий взгляд, под которым он поспешил зажмуриться. Тело тряслось, как в лихорадке, не желая уступать доводам рассудка. Ему оставалось лишь молиться, чтобы она не подошла ближе, иначе он, не выдержав, набросился бы на нее как дикий зверь.