Как будто на носу корабля! восхитилась гостья.
Скорее, как на набережной, возразил хозяин. Этот корабль на вечном приколе.
Несколько минут они болтали обо всем и ни о чем. Потом Фаулз пригласил Матильду в дом, где она, бродя, как в музее, от экспоната к экспонату, подошла к этажерке, на которой громоздилась пишущая машинка.
Я думала, вы больше не пишете, сказала она, указывая кивком на эту древность.
Фаулз любовно погладил крутые бока машинки миндально-зеленого бакелитового валуна фирмы «Оливетти».
Это так, декорация. В ней даже ленты нет. Он демонстративно пощелкал клавишами. В мои времена уже существовали ноутбуки, представляете?
Значит, не на ней вы написали ваши
Нет.
Она посмотрела на него с вызовом.
Уверена, вы продолжаете писать.
Напрасно. С тех пор я не написал ни строчки: ни крохотной аннотации к книге, ни даже списка покупок.
Я вам не верю. Нельзя просто так взять и бросить дело, которому вы посвящали все свое время и которое
Фаулз не дал ей договорить.
Я подумал было, что вы не такая, как все остальные, и обойдете эту тему. Увы, я ошибся. Журналистское расследование, да? Вы журналистка, вы прокрались сюда, чтобы потом что-нибудь черкнуть про «загадку Натана Фаулза»?
Клянусь, нет!
Писатель указал ей на дверь.
Уходите. Я не в силах помешать фантазиям, но никакой загадки Фаулза нет в природе, понимаете? Разрешаю вам написать это в вашей газетенке.
Матильда не шелохнулась. Фаулз мало изменился с их прошлой встречи. Она запомнила его именно таким: внимательным, доступным, но при этом прямым и жестким. Вероятность того, что Фаулз останется Фаулзом, не приходила ей в голову.
Признайтесь, вам этого не хватает?
Десяти часов в день перед экраном? Нисколько. Я предпочитаю проводить время в лесу или на пляже, гуляя с собакой.
Все равно я вам не верю.
Фаулз покачал головой и вздохнул.
Оставьте вашу сентиментальность. Это были всего лишь книжки.
ВСЕГО ЛИШЬ КНИЖКИ? И я слышу это от вас?!
Представьте себе. И, более того, сильно переоцененные.
Матильда не унималась:
Как же вы убиваете время теперь?
Размышляю, пью, стряпаю, пью, плаваю, пью, подолгу гуляю, снова пью
Как насчет чтения?
Разве что детективы иногда, книги по истории живописи и по астрономии. Перечитываю кое-какую классику. Но все это неважно.
Почему?
Потому что планета стала пеклом, обширные части мира объяты пламенем, истекают кровью, люди голосуют за опасных психопатов и тупят в социальных сетях. Всюду все трещит по швам, вот я и
Не вижу логики.
Вот я и думаю, что есть вещи поважнее, чем пытаться выяснить, почему двадцать лет назад некто Натан Фаулз бросил писать.
Читатели продолжают вас читать.
Чего вы от меня хотите? Я не могу им помешать. И потом, как вам отлично известно, успех зиждется на недоразумении. Это сказал, кажется, Дюра. Или Мальро? Больше тридцати тысяч проданных экземпляров уже недоразумение
Читатели вам пишут?
Похоже на то. Я слышу от агента, что на мое имя приходит много почты.
Вы ее читаете?
Вы шутите?
Почему?
Потому что мне это неинтересно. Как читателю мне ни разу не приходило в голову написать автору понравившейся мне книги. Скажите честно, вы представляете, что стали бы писать Джеймсу Джойсу, потому что вам нравятся «Поминки по Финнегану»?
Нет. Во-первых, я не смогла прочесть оттуда больше десяти страниц, а вовторых, Джеймс Джойс умер за сорок лет до моего рождения.
Фаулз покачал головой.
Ну вот что. Спасибо, что вернули мне собаку, но теперь вам лучше уйти.
Я тоже так думаю.
Он вышел вместе с ней и проводил ее до машины. Она попрощалась с собакой, но не с Фаулзом.
Он смотрел, как она отъезжает, загипнотизированный изяществом ее движений, но при этом испытывая облегчение, что избавился от нее. Прежде чем она нажала на педаль газа, он все-таки воспользовался тем, что она еще не подняла стекло. Ему нужно было унять тревожный звоночек у себя в голове.
Вы сказали, что мы уже встречались, только давно. Где это было?
Ее зеленые глаза впились в его.
В Париже, весной 1998 года. Мне было четырнадцать лет. У вас была встреча в Доме подростка. Вы даже подарили мне «Лорелею Стрендж», оригинальную английскую версию.
Фаулз никак не отреагировал: либо ничего такого не помнил, либо это было слишком далекое воспоминание.