Джеймс Хоус - Наикратчайшая история Англии стр 85.

Находясь вдали от власти почти двадцать лет, лейбористы разрешили Блэру отойти почти от всех традиций партии. Неизменным осталось одно математика выборов была неумолима: лейбористы по-прежнему должны были позиционировать себя как партию Внешней Британии. Как Гладстон и Асквит, Вильсон, Каллаган и Киннок до него, Блэр удерживал кельтов на своей стороне, обещая им самоуправление. Во время обеих своих предвыборных речей в 1994 и 1995 гг. он подтвердил это намерение.

Ни в одной из речей ни разу не были произнесены слова «Англия» и «английский». Да он и не мог этого сделать. Еще в 1912 г. Черчилль отмечал, что Соединенное Королевство может справиться с кельтским национализмом, но национализм англичан наверняка его погубит. Так что, когда Блэр предложил Уэльсу и Шотландии фактическую независимость, его избирателям из Северной Англии пришлось на это согласиться, как некогда и их дедам, воспевавшим величие Британии.

Святая троица Мандельсона

И тут внезапно англичане, словно подслушав оппонентов, заявили, что пора покончить с этой ерундой, которая выбиралась наружу каждый раз с начала всеобщего голосования. На чемпионате Европы 1996 г. они впервые в жизни стали именно фанатами сборной Англии. Сначала они отказались от «Юнион Джека» в пользу креста святого Георгия в игре против Шотландии, а затем так и оставили. Размахивая английским флагом, они скандировали странную речовку, которая сначала даже не прошла отбор, поскольку была недостаточно триумфальной.

«Футбольная ассоциация возненавидела песню Three Lions сразу, как только ее услышала: что значит Мы опять упустим шанс? Игроки тоже были в недоумении».

Песня не воспевала радости футбола или надежду на победу в ней говорилось о том, как после «стольких шуток, стольких насмешек» через «тридцать лет боли» презираемые всеми люди со славным, напоминающим сладкий сон прошлым мечтают вернуть домой то, что всегда принадлежало им, но каким-то образом было отобрано: «Футбол возвращается домой». Авторы, сами не понимая того, обнажили глубокое, хотя и смутное представление обычных англичан о том, что «то, что принадлежало им по праву, было некогда украдено неизвестным образом какими-то чужаками», как писал философ Роджер Скрутон.

Блэр чутко уловил момент. В речи 1996 г. он заговорил о «семнадцати годах унижения», объявил, что «лейбористы возвращаются домой», и даже осторожно произнес ужасное слово «Англия». Он действовал строго по лекалам Черчилля образца 1912 г. Для Уэльса и Шотландии самоуправление означало объединение нации, но для англичан единственным вариантом самоуправления объявлялся ее распад: «Если со временем регионы Англии захотят играть большую роль они тоже смогут это сделать».

В результате альянс Внешней Британии и регионов Англии объединился под руководством лидера, который, к успокоению сомневающихся южных избирателей, говорил как представитель их социального круга.

В 1997 г., всего лишь в третий раз в истории, лейбористы завоевали большинство голосов англичан; впервые в истории консерваторы потерпели совершенно разгромное поражение в Шотландии и Уэльсе. Блэр немедленно укрепил свой статус речью «Народная принцесса», безошибочно разыграв карту народного горя на похоронах принцессы Дианы. Рейтинг одобрения его деятельности достиг невероятных 93 %. Кельтские националисты выиграли свои референдумы о деволюции и стали почивать на лаврах, наслаждаясь новообретенной властью. Блэр, как лучший друг президента США Билла Клинтона и образец для усердного подражания для канцлера Германии Шредера, сумел стать посредником между США и Европой, о чем Черчилль мог только мечтать. Это позволило ему примирить враждующие североирландские фракции, подписав Соглашение Страстной пятницы в Белфасте (1998), что, несомненно, обессмертит его имя.

Победа лейбористов после многолетнего правления тори могла казаться настоящей революцией, но на деле тон в Cool Britannia[56] задавал либеральный консерватизм. Два крупнейших продукта культурного экспорта времен Блэра в Голливуд были совершенно не похожи на что-либо американское. Мир был очарован опубликованным еще в 1950-х гг. фэнтези Дж. Р. Р. Толкина о защите доиндустриальной Англии (Шира) под предводительством молодого представителя мелкопоместного сельского дворянства и седобородого волшебника и полностью покорен фантазией Джоан Роулинг об обороне старинной частной школы (Хогвартса) под предводительством молодого представителя наследственной элиты и седобородого волшебника[57]. Хогвартс был основан представителями особой касты для своих детей, но был открыт и для многих обычных способных ребят, достаточно решительных и толстокожих, чтобы усвоить его таинственную культуру, кухонную латынь и прочие штучки: единственная главная героиня, не принадлежавшая к наследственной элите, вышла замуж за ее представителя. Если отбросить магическую мишуру, это был настоящий гимн социальной мобильности, которая достигается посредством совершенно определенного типа образования, что и практикуется в Англии примерно с 1170 г.