– Ты шлышал шегодня шводку?
– Слышал, – с досадой протянул Белотелов. – Никакого продвижения. Бои местного значения и перестрелка патрулей.
– Ну что они медлят! – вскричал старик и злобно рванул ветку елки, так что деревце даже закачалось.
И тут только я понял окончательно, что это за подлые люди. Оказывается, в архивах Острогорского исполкома хранились документы о Золотой Долине, и это не давало покоя старику. Он боялся, что кто-нибудь опять начнет интересоваться Долиной и догадается, какое богатство в ней скрыто. Еще больше забеспокоился старик, когда узнал, что за документами охотится агент какого-то англичанина или американца Уркарта [51] . Тогда старик дал задание Белотелову выкрасть документы из архива, что тот и сделал, воспользовавшись доверчивостью дяди Паши и не постеснявшись подвести друга под исключение из партии.
Наша находка, о которой Белотелов узнал у Тулякова, была поэтому для негодяев все равно, что нож в горло. И Белотелов поспешил найти агента этого Уркарта, чтобы взять свое хотя бы за документы, которые не имели теперь никакой цены.
Но старик рассуждал не так.
– Нет, Генрих, нет! – бормотал он. – Бумаги продавать не надо. Еще не вше потеряно. Может, придут немцы. Тогда моя штарая купшая шнова приобретет шилу.
Тут он перешел на шепот, но я стоял рядом, и мне все хорошо было слышно:
– Надо шрошно найти Голенищева. Он живет по Шоветшкой, номер один. Голенищев ш ними швязан. Пушть вызовет шегодня же ночью бомбардировщиков. Он это может. И пусть разнешут Оштрогоршк в пух и прах. Можно шказать им, что в Оштрогоршке появилшя важный военный объект. Голенищев это может. Отдай ему в конце концов вше наше золото – игра штоит швеч.
– Ты, пожалуй, прав, папа! Это – шанс.
Так вот, оказывается, в чем тут дело! Старик и Белотелов – отец и сын! Но почему старик зовет его Генрихом, если я сам слышал, как дядя Паша говорил: «Пантелеймон»?
– Тебя я прошу, Генрих, об одном. Вштань шам, понимаешь, шам, ш ракетницей в городшком шаду и, когда они полетят, укажи им Шоветшкую площадь. Пушть разлетятшя в прах и ишполком, и горный инштитут ш этими проклятыми окуневшкими документами. И еще одно – убери, ешли можешь, этого Вашьку, а может, и его дружка, как его…
– Димку, – подсказал Белотелов.
– Да, да… Теперь только они нам опашны, больше никто.
– С ними есть еще один.
– Ну тот при них прошто бобиком служит.
«Знали бы вы бобика, – подумал я, – этот бобик кусается».
Белотелов ехидно спросил:
– А Тулякова?
– Того, по знакомштву, шам уберу!
Они повернули обратно к Зверюге, и я уже не слышал, о чем они говорили еще.
Меня била дрожь. За себя я уже не боялся, а боялся за наш город, за маму и академика Тулякова, которых этот жадный кощей только что приговорил к уничтожению.
Опередить негодяев я не мог, так как тропинка была самым коротким путем к Зверюге. Да если бы я и бежал прямиком через лес, заросли были здесь так густы, что я проплутал бы в них до ночи.
Когда я, наконец, выбрался к Зверюге, то сразу понял, почему Димка и Левка не предупредили меня о том, что враги пошли вдоль ручья мне навстречу. Они ловили уклейку! Как вам это нравится? А около них опять прыгала и заливалась смехом Белка. Тоже – птичка!
– Марш отсюда! – заорал я не своим голосом, и вид у меня был, наверно, такой страшный, что, не сказав даже «подумаешь», Белка пустилась от реки во все лопатки. А рыболовам я только бросил: – Эх вы, друзья! Вот из-за таких друзей люди и получают иногда нож в спину.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ЛЕВКА ОСТАЕТСЯ ЗА СТАРШЕГО. БЕГ НА 80 КИЛОМЕТРОВ. ОЧЕНЬ ПЛОХО, КОГДА НЕ ВЕРЯТ. ОДИН НА ОДИН. ПРЫЖОК В ТЕМНОТУ. ПОЧЕМУ ТАКИЕ БОЛЬШИЕ ВАСИЛЬКИ?
Левка был, конечно, чечако. Но теперь я доверял ему больше, чем Димке. Все-таки Димка здорово опростоволосился с этой Белкой.