Серые коридоры городской больницы освещались моргающими неоновыми лампочками. И хорошо ещё, что некоторые лампы моргали, больше половины не горели вообще. Всему виной было недостаточное финансирование бич современного демократического общества и вставшей с колен России. Археологи, роясь в летописях, оставшихся от нашей эпохи, будут с ужасом читать, что «в город N пришло недостаточное финансирование государственного сектора» и будут ещё долго сокрушенно качать головами. Как это, мол, так вышло у них? Страна на подъёме, а такое заболевание победить не смогли?
Стены были выкрашены серой краской на высоту чуть больше метра от пола, дальше они были побелены. Но последний ремонт был очень давно. Когда? Никто с ходу и не вспомнит, а поскольку время не щадит никого и ничего, то и от побелки тоже осталось только воспоминание. В тех местах, где долгие годы бились о стены носилки с пациентами, остались многочисленные вмятины и сколы. Окна с давно не мытыми стеклами, а в некоторых местах вообще без них. Попадались и окна, где количество недостающих стекол на одну раму превосходило какую-то критическую величину, тогда вместо стекол, появлялись грязные, разбухшие от времени и влаги фанерные листы. Персонал в халатах с застиранными пятнами крови и лимфы перемещался по этим жутким, полутёмным лабиринтам, довершая картину современного уровня медицинского обслуживания населения.
Где-то посередине больничного комплекса, на третьем или даже на втором этаже, в одном из кабинетов горел неяркий свет. Старшая сестра Леночка, заступившая на смену четыре часа назад, и дежурный хирург коротали время за сигаретами и чтением газет, находившихся в кабинете в большом изобилии. Хирург, изнурённый недельной пьянкой, отправился спать в перевязочную, и Леночка осталась одна. Она работала в этой больнице уже пять лет. Всё было ей знакомо, и она ко всему привыкла. Никаких перспектив её нынешнее положение не сулило. О том, чтобы попробовать начать где-то с нуля, она даже не думала. Но о таких проблемах, которые гнетут в основном людей честолюбивых, она не задумывалась, а просто плыла по течению. Она всегда голосовала за тех, кого советовали по телевизору, она покупала в магазинах экономкласса продукты, на которые объявлялась скидка. Она была тем, кого гордо называли «электорат». Она делала свою работу ровно настолько, насколько этого требовали инструкции. Она смотрела на мужчин, с которыми встречалась исключительно, как на возможность подняться хотя бы на ступеньку выше по социальной лестнице. Ей очень хотелось достать стильный мобильный телефон из дорогой сумочки, сойдя с трапа самолёта в аэропорту де Голля, позвонить подруге и сказать, что в Париже всё ещё жарко и ехать пока не стоит.
А пока она буднично спасала чьи-то жизни это была её работа. Когда в её дежурство умирал пациент, то первым делом она проверяла правильность выданных препаратов, а потом, заполнив нужные бумаги, шла пить чай. Она была такой, какой и должен быть человек на этой работе в городской больнице с грязными стенами, разбитыми окнами и недостаточным финансированием.
Леночка просмотрела истории болезней пациентов на отделении. Ничего интересного. Наркоты со своими флегмонами и передозами. Леночка поморщилась: отвратительные субъекты, невозможно капельницы ставить ни одной вены не найти. Опять старый дед из третьей обосрётся ночью. Было бы здорово, если бы это случилось под утро, после того как её дежурство закончится В реанимации до сих пор никак не может умереть этот, после автокатастрофы Леночка рассчитывала, что к сегодняшней смене его отключат от ИВЛ. Зачем держать человека на трубе, если и так понятно, что у него никаких шансов? Подумаешь повышенная мозговая активность? Человек уже во всю с Богом разговаривает
Но врачам виднее.
Надо хотеть Иногда всё хорошее, что ты пытаешься сделать и ради чего ты идёшь на жертвы, разбивается о подлость и предательство. Когда твои идеалы книжные герои, и ты хочешь прожить жизнь так же, как они, очень трудно осознать, что рядом живут, ходят и дышат с тобой одним воздухом подлецы и мрази. Они прячут свои поступки и мысли за улыбками, они протягивают тебе руку, но в другой руке у них всегда нож, и как только ты отвернёшься, они вонзят его тебе в спину. Когда такое случается, и земля уходит у тебя из-под ног, и ты стоишь, и гнев заслоняет солнце, и ты уже тянешься чтобы задушить «это», как какого-нибудь самого гнусного гада, чтобы и следа его не осталось на земле, будь готов, что и тогда они спрячут свои злодеяния за самое святое, что остаётся у тебя и, трусливо прикрываясь, будут гаденько улыбаться и искать оправдания. И ты отступишь. Ты поймёшь, что нельзя становиться злом, борясь с ним. И зло останется жить, и оно, отойдя от того страха, который испытало, опять начнёт поднимать голову, а ты уже ничего не сможешь поделать, потому что тебя не будет. Такова эта чёртова жизнь. Таковы законы этого общества. И последней яркой вспышкой твоего сознания будет мысль, что ты уже не в силах нести справедливость в этот мир. Ты не сможешь цинично забить врага, который пришёл в твой дом и, пользуясь отсутствием хозяина, творил в нём зло. Ты не сможешь, потому что, сделав это, ты лишишь своих близких защиты, и тебя самого объявят злом, оклевещут и отправят отбывать срок, а твои дети будут жить без отца. Зло спрячется за то, что для тебя свято. Будь готов к этому. Но не прощай, никогда не прощай зла и как только сможешь ударить, не навредив своим родным бей. Бей, не думая, бей со всей силы, бей так, чтобы зашаталась земля под твоими ногами, потому что, если ты не сделаешь этого, зло будет думать, что ему позволено всё.