А дальше всё. Ведь зонта у меня нет.
Зонт был. Тот самый, с которым он хотел прыгать с крыши. Валялся он за шкафом, потому что и отец и мать мальчика в непогоду надевали плащи. И мальчик считал его своим.
Глупо всё получилось. Из-за этой сушёной скуки Вероники Павловны. Все вечера она сидела дома, а сегодня, в такой дождь, заявила, что пойдёт к друзьям своего мужа. У неё, видите ли, там дела. Муж оставил у этих друзей какие-то свои бумаги, и она должна их взять. Это важные материалы. Они имеют отношение к его неоконченной диссертации.
А может быть, завтра, Вероника Павловна? осторожно спросил отец.
О, нет, нет! сказала она.
У неё был маленький подбородок, серые губы и скорбные глаза с нарисованной вокруг синевой. И ещё большие цыганские серьги золочёные полумесяцы. Зачем она, такая интеллигентная особа, таскает в ушах это средневековье, мальчик никак не мог понять.
Он спросил об этом у отца.
Не твоё дело. Нечего хихикать над старшими! рассердился отец.
Вероника Павловна была женой папиного брата. Брат умер три года назад, а супруга его ежегодно приезжала к ним в гости. Каждый раз она жила в гостях по две недели. Днём она скучала в комнатах одна, а по вечерам заводила разговоры о муже, который так и не написал до конца диссертацию об исследовании каких-то ископаемых рукописей. Не успел. Но всё-таки он был кандидатом наук, и Вероника Павловна этим весьма гордилась.
Мама и отец почему-то перед ней робели. Может быть, потому, что они не были кандидатами наук и ничего не понимали в исследовании новгородских грамот, написанных на бересте?
Смешно!
Веронику Павловну считали близкой родственницей, но звали по имени и отчеству. Только мальчик никак её не звал.
Почему ты с ней не разговариваешь? спросил отец.
О чём?
Ты вот порассуждай! пригрозил отец. Разболтался совсем. Возьмусь я за тебя
Ой, тихонько сказал мальчик.
Такая была у него привычка. Он сам её не любил. И ребята иногда дразнили: ойкаешь, как девчонка. Но отвыкнуть мальчик не мог. Он по-разному говорил своё «ой»: то с насмешкой, то с удивлением, то с равнодушным зевком, то ещё как-нибудь. Иногда громко, иногда шёпотом. А на этот раз совсем тихонько сказал. И отец не слышал.
А с Вероникой Павловной мальчик всё равно не разговаривал. И она не обращала на него внимания.
Но сегодня ей понадобился зонт. А мальчик сидел у окна и протыкал зонт иголками. Материя была плотной, и после каждого прокола оставалось ровное круглое отверстие. От толстой иголки побольше, от тонкой поменьше. Ведь и звёзды на небе разные.
Но не всем интересны звёзды.
Это вандализм, сухо произнесла Вероника Павловна, так обращаться со старинными вещами!
Зонт был не старинный, а просто старый. Кроме того, было непонятно, что такое вандализм. Но мать и отец взглянули на мальчика так, словно он уничтожил целый сундук ценностей.
Вы подумайте Одна, две, три Он сделал восемь дыр, аккуратно подсчитала Вероника Павловна.
Созвездие Большой Медведицы было для неё просто дырами!
Семь, сказал мальчик. Одна была раньше.
Ты поговори! вскинулся отец. И поспешно обратился к Веронике Павловне: У меня есть изоляционная лента. Я сделаю заплатки и подклею изнутри.
Вероника Павловна оскорблённо поджала губы: вдове кандидата наук предлагали зонт с заплатками!
У наших с Дмитрием детей такой поступок не остался бы безнаказанным.
У неё не было детей.
Это само собой, заверил отец.
Качая тусклыми серьгами, Вероника Павловна покинула комнату.
Только и знаешь, что позорить перед людьми! с непонятным отчаянием произнесла мать.
«Перед людьми» сказал мальчик.
У него были длинные прямые ресницы. Когда мальчик смотрел без обиды, широко и весело, ресницы торчали вверх. Но когда прищуривался, глаза его словно ощетинивались.
Отец, маленький, сердитый и потому какой-то колючий, неумело застучал кулаком по столу:
Ты порассуждай! Ты пощурься у меня! Ты как смеешь!
Тише, умоляюще сказала мама.
Если бы вам жалко было зонта, чувствуя закипающие слёзы, сказал мальчик. а то вам ведь не жалко. Вы для неё стараетесь Боитесь, что ли?
Молокосос! тонким голосом закричал отец. Щенок! Вон!
Нет, мальчик ничего не крикнул в ответ и не хлопнул дверью. Он тихо вышел на лестницу, лёг животом на перила и стал смотреть вниз, в узкий чёрный пролёт. Дом был старый, и на лестнице пахло сырой штукатуркой и керосином. Обида царапала горло, и в глазах становилось горячо. Тогда мальчик медленно спустился и вышел под дождь.