Кадфаэль собрался было заглянуть к брату Ансельму, посидеть с ним с четверть часа, пока не зазвонят к вечерне,поговорить о музыке, а то и поспорить. Но как только он вспомнил о немом юноше, которого старший друг по доброте душевной отпустил порадоваться солнышку в обществе сверстников, перед его мысленным взором тут же предстало изможденное лицо брата Хумилиса - замкнутое в своем горделивом одиночестве. Кто знает, а может быть, вовсе не гордыней, а смирением продиктовано его одиночество? Недаром он назвался Хумилисом - наверное, и вправду стремится к уединению и безвестности. Но тщетно: слава его была слишком громкой, и теперь в аббатстве не было человека, кто бы не знал, кто такой брат Хумилис. Напрасно он пытался скрыть свое имя - будь он нем так же, как Фиделис, и то ничего бы не вышло.
Отказавшись от своего первоначального намерения, Кадфаэль повернул к хранилищу рукописей, окна которого были обращены на юг, чтобы в них дольше стояло солнце. Брату Хумилису подобрали самое светлое помещение, в котором долго не темнело. Здесь стояла тишина, издали доносились лишь мягкие, приглушенные звуки органа брата Ансельма.
- Брат Хумилис...- негромко позвал Кадфаэль, подойдя к порогу.
Со стола свешивался смятый лист пергамента, горшочек с золотой краской упал на каменный пол, забрызгав его капельками золота. Брат Хумилис лежал ничком, навалившись грудью на стол; правой рукой он вцепился в столешницу, чтобы не соскользнуть на пол, а левую крепко прижимал к низу живота. Он уронил голову на манускрипт, над которым работал, и перепачкался в алой и голубой краске. Глаза Хумилиса были закрыты и не просто сжаты, а стиснуты от труднопереносимой боли. Он терпел ее молча, не проронив ни звука и даже не позвав на помощь,- иначе сюда уже сбежались бы монахи из соседних келий.
Брат Кадфаэль осторожно коснулся его руки. Бледные, с голубыми прожилками веки поднялись, и на Кадфаэля взглянули блестящие, умные глаза, в которых застыла боль.
- Брат Кадфаэль...- выдохнул больной.
- Не шевелись, полежи спокойно минутку, - отозвался Кадфаэль, - я сбегаю за братом Эдмундом в лазарет...
- Нет, не надо! Брат, помоги мне... добраться до постели. Это пройдет... Это со мной не в первый раз... Поддержи меня и помоги выбраться отсюда! Я не хочу, чтобы меня видели...
Отвести Хумилиса в дормиторий можно было через церковь, не выходя во двор. Так было быстрее, чем добираться до лазарета, и к тому же не привлекло бы внимания, а Хумилис больше всего стремился избежать разговоров о своей персоне. Силы его были на исходе, и ему удалось подняться лишь усилием воли. Кадфаэль поддерживал его, крепко обняв рукой за талию, а Хумилис обхватил травника за шею. Незамеченными они прошли через церковь, где царили сумрак и прохлада, и медленно поднялись по лестнице.
Оказавшись наконец в своей келье, брат Хумилис рухнул на постель и безропотно подчинился заботам Кадфаэля. Сняв с больного рясу, Кадфаэль увидел, что сквозь полотняные подштанники выступило пятно крови, смешанной с гноем, которое тянулось от левого бедра к паху.
- Рана загноилась, и ее прорвало,- раздался спокойный голос Хумилиса.Это все из-за долгой поездки верхом... Прости, брат, я понимаю, что это зловоние...
- Мне все-таки придется привести Эдмунда,- прервал его Кадфаэль. Он развязал тесемки и поднял рубаху, намереваясь осмотреть рану.- Попечитель лазарета должен знать об этом.
- Хорошо... Но больше никому ни слова. Зачем тревожить остальных?
- Кроме, конечно, брата Фиделиса? Он-то, наверное, знает?
- Да, он знает! - отозвался Хумилис, и лицо его озарила слабая улыбка.Его нечего опасаться - даже если бы он мог что-то разболтать, то все равно не стал бы этого делать. А все мои хвори и болячки для него не тайна.