На прогулке он сказал Рогрону, что подшутил над ним и отнюдь не притязает на сердце Батильды, да к тому же недостаточно богат, чтобы жениться без приданого; потом посвятил его в свои планы: он, мол, давно уже остановил свой выбор на сестре Рогрона, оценив все ее достоинства и считая для себя честью стать его шурином.
— Полковник! Барон! Да если дело лишь в моем согласии, то брак может состояться, как только истечет положенный срок! — воскликнул Рогрон, радуясь, что избавился от столь опасного соперника.
Сильвия провела все утро дома, осматривая комнаты и прикидывая, хватит ли там места для семейной пары. Она решила надстроить для брата третий этаж, а второй обставить подобающим образом для себя и мужа; но все же она дала себе слово (причуда старой девы), прежде чем принять окончательное решение, подвергнуть полковника испытанию, дабы удостовериться в его чувствах и нравственности. Она все еще сомневалась и хотела убедиться, что между Пьереттой и полковником ничего не было.
Пьеретта спустилась вниз, чтобы накрыть стол к обеду. Старой деве пришлось самой готовить обед, и, испачкав платье, она воскликнула: «Проклятая девчонка!» Ведь если бы обед готовила Пьеретта, Сильвия не посадила бы жирного пятна на свое шелковое платье.
— Ага, явилась, красотка, неженка! Вы точно собака кузнеца, которая спит под грохот наковальни, но чуть звякнет кастрюля — мигом просыпается. И вы еще строите из себя больную, лгунья!
«Вы не сказали мне правды о том, что произошло нынче утром на площади, — значит, вам ни в чем нельзя верить!» — эта мысль сквозила в каждом слове Сильвии и, точно молотом, беспрестанно била по мозгу и сердцу Пьеретты.
К великому удивлению Пьеретты. Сильвия после обеда приказала ей одеться к вечеру. Самому богатому воображению не угнаться за изобретательностью старой девы, когда в ум ее закралось подозрение. Старая дева тогда заткнет за пояс всех политиков, адвокатов, нотариусов, ростовщиков и скряг. Сильвия решила сперва сама все расследовать, а затем обратиться за советом к Вина. Она хотела, чтоб Пьеретта вечером вышла к гостям: тогда по ее поведению станет ясно, сказал ли полковник правду. Дамы де Шаржбеф явились первыми. По совету своего кузена Винэ, Батильда удвоила заботу об элегантности туалета. На ней было прелестное платье из синего бумажного бархата с неизбежной светлой косынкой, в ушах — виноградные гроздья из гранатов в золотой оправе, прическа с локонами, коварная бархотка с крестиком на шее, черные атласные туфельки, серые шелковые чулки и перчатки шведской кожи; при этом — осанка королевы и кокетливость молодой девушки, способные поймать на удочку любого Рогрона. Спокойная и полная достоинства мать ее держалась, как и дочь, с тем кастовым аристократическим высокомерием, которое помогало этим женщинам спасать положение. Батильда обладала незаурядным умом, что подметил один лишь Винэ, после того как дамы Шаржбеф прожили два месяца у него в доме. Когда стряпчий постиг всю глубину ума этой девушки, оскорбленной тем, что красота ее и молодость пропадают даром, полной презрения к людям этой эпохи, единственным кумиром которой являются деньги, и научившейся поэтому многое понимать, — пораженный Винэ воскликнул: «Женись я на вас, Батильда, я мог бы уже и сейчас рассчитывать на пост министра юстиции; я именовался бы Винэ де Шаржбеф и был бы депутатом правой!»
В своем желании выйти замуж Батильда не руководствовалась никакими «мещанскими» идеями; она хотела выйти замуж отнюдь не для того, чтобы стать матерью, иметь мужа, — она хотела выйти замуж, чтобы быть свободной, обратить мужа в подставное лицо, называться «мадам», но действовать по-мужски. Рогрон для нее был просто фирмой; она рассчитывала сделать этого глупца депутатом, который бы только голосовал, а душою всего была бы она сама; она хотела отомстить своей родне, не пожелавшей помочь ей, девушке без средств.