Мы встречаем героя в логове людоедов, но как он оказался здесь? Что его сюда привело? Может, он пришел сюда с мечом в руке, поклявшись сразить этих великанов, так долго грабивших страну? Или он принес свою плоть в жертву этим демонам?Эти люди… эта обстановка… как я из этого выберусь? Как, Господи?»
Проваливаясь в сон, он слышит, как в соседней комнате, словно отвечая ему, кто-то поет, — правда, смысл этого ответа он не успевает разобрать — нежная, высокая и полногласная трель редкостной волшебной птицы:
…а когда проснешься, детка,
дам тебе тогда конфетку
и лошадок всех…
Во сне лицо его разглаживается, черты смягчаются. Напев, как хладная влага, омывает его иссушенный мозг.
…серых в яблоках, гнедых,
всех лошадок молодых,
всех лошадок, всех.
Эхо от ее голоса расходится кругами. На улице, сидя на проводах, ссорятся зимородки. В городе, в «Пеньке», народ недоумевает, что такое приключилось с Флойдом Ивенрайтом. Индеанка Дженни в своей лачуге пишет письмо издателям «Классических комиксов», интересуясь, почему бы им не выпустить иллюстрированную «Тибетскую книгу мертвых». В горах, на Южной развилке, старый лесоруб влезает на скалу и кричит только для того, чтобы эхо возвратило ему звук человеческого голоса. Бони Стоукс поднимается после ужина из-за стола и решает прошвырнуться до магазина, чтобы пересчитать консервные банки. Хэнк, оставив Ли, идет к лестнице, но оборачивается на звук голоса Вив и, вернувшись, тихонько стучит в ее дверь.
— Родная, ты готова? Ты хотела быть там в семь.
Дверь открывается, и, застегивая белую куртку, выходит Вив.
— Кого это я слышала там?
— Это Малыш, родная. Это он. Он все-таки приехал… Как тебе это нравится?
— Твой брат? Давай я поздороваюсь… — Она делает движение к комнате Ли, но Хэнк останавливает ее за руку.
— Не сейчас, — шепотом говорит он. — Он в довольно-таки плачевном состоянии. Подожди, пусть немножко отдохнет. — Они идут к лестнице и начинают спускаться. — Ты сможешь познакомиться с ним, когда вернешься из города. Или завтра. А сейчас ты и так уже опаздываешь… И вообще, что ты так копалась?
— Ой, Хэнк… я даже не знаю. Я вообще не знаю, хочу я ехать или нет.
— Черт побери, тогда не езди. Можно подумать, что тебя кто-то гонит.
— Но Элизабет специально звала меня…
— Пошла она к черту! Элизабет Прингл, дочка старого сморчка Прингла…
— Она… они все были так обижены, когда на первом собрании я отказалась играть с ними в слова. Другие девушки тоже отказывались, и никто не возражал; что я им не так сказала?
— Ты сказала «нет». Многие уже одно это считают оскорблением.
— Наверно. И к тому же я плохо старалась им понравиться.
— А они старались тебе понравиться? Они хоть раз навестили тебя здесь? Я еще перед свадьбой предупреждал, чтобы ты не надеялась завоевать здесь всеобщую любовь. Родная, ты же жена головореза. Естественно, что они ведут себя с тобой настороженно.
— Не в этом дело. То есть не только в этом… — На мгновение она останавливается у зеркала подправить макияж. — Такое ощущение, что они что-то хотят от меня. Как будто завидуют мне или что-то в этом роде…
Хэнк отпускает ее руку и подходит к двери.
— Нет, родная, — говорит он, пристально вглядываясь в волнистые линии дерева, из которого сделана дверь, — все это ерунда, просто у тебя мягкое сердце; поэтому они к тебе и пристают. — Он улыбается, вспомнив что-то. — Все ведь живые. Ты бы видела Миру, мать Ли, — ты бы только видела, как она обращалась с этими клушами.
— Но, Хэнк, мне бы хотелось дружить с ними, хотя бы с некоторыми из них…
— Будьте уверены, сэр, — с нежностью продолжает Хэнк, — она знала, как довести этих наседок до белого каления. Пошли, мы им покажем.
Вив спускается за ним с крыльца, решив на этот раз быть не такой мягкой и пытаясь вспомнить, приходилось ли ей тратить столько же сил на то, чтобы установить дружеские отношения дома: «Неужели всего за несколько лет я так изменилась?»
К северу, на шоссе, ведущем назад, в Портленд, обливаясь потом, лежит Флойд Ивенрайт и пытается заменить шину, которой не более двух месяцев и уже — черт бы ее побрал! — полетела.