В отличие от остальных она появилась у Тедди не в результате его экономических махинаций, а после непродолжительной супружеской жизни, длившейся всего четыре месяца. Несмотря на скромность и неприметность, Тедди любит ее больше всех сверкающих неонов. В спокойных синих тонах она напоминает:«Помни. Даже Один Стакан
— Это Слишком. Много. Христианское Общество Трезвенниц».
Тедди обрел покой и счастье в своем собрании вывесок: невысокий толстячок в стране лесорубов, как Наполеон, компенсировавший недостаток роста коллекцией медалей, украшавших его грудь. И теперь, пока эти дикари рвали и метали, обсуждая свои беды, он мог позволить себе хранить молчание.
— Тедди-мишка, повторим.
…и распускали сопли после очередного стакана…
— Тедди, сюда!
…и замирали от медленного животного ужаса…
— Тедди! Черт побери, дай-ка освежиться!
— Да, сэр! — отвлекаясь от своих размышлений. — О да, сэр, пива?
— Господи, да конечно же!
— Сию минуту, сэр… — Он мог оставаться за стойкой среди непрекращающегося гомона и всполохов рекламы и одновременно находиться совершенно в другом измерении, не имеющем никакого отношения к их грубому громкому миру. Потом, словно придя в себя, он начинал метаться за стойкой, и все его высокомерие слетало с него в мгновение ока. Толстые сардельки пальцев начинали трястись, когда он хватал стаканы: «Сию минуточку, сэр». И, демонстрируя спешку, тут же летел назад с заказом, словно старался восполнить мгновения своей задумчивости. Но собравшиеся уже забыли о нем, вернувшись к обсуждению своих местных хлопот. Ну, естественно! Как же им его не игнорировать! Они просто боятся присмотреться к нему. Нам неприятно чужое превосходство…
— Тедди!
— Да, сэр. Простите, я запамятовал, вы сказали — светлое? Сейчас я поменяю, только соберу остальные стаканы…
Но посетитель уже пьет то, что ему принесли. Тедди бесшумно и незаметно возвращается за стойку.
Но вот электрифицированная дверь бара открывается, и в солнечном сиянии стеклянной арки возникает новая фигура — это огромный старик в шипованных сапогах; впрочем, вид у него такой же отрешенный, как у Тедди. Местный отшельник, с лицом, заросшим седой бородой, известный под именем «старый дровосек откуда-то с южной развилки». Когда-то первоклассный верхолаз, теперь он уже был так стар и слаб, что зарабатывал на жизнь тем, что разъезжал по вырубленным склонам на разбитом пикапе и, распиливая кедровые пни, собирал вязанки дранки, которые и продавал на фабрику по десять центов за вязанку. Страшное падение — от верхолаза до сборщика дранки. И позор этого падения каким-то образом влиял на уничтожение самой человеческой личности, ибо он двигался словно в тумане, и после того как он проходил мимо, никто бы не смог с определенностью описать его внешность или хотя бы вспомнить о том, что он был. Однако то, что он заходил в «Пенек» довольно редко (хотя и проезжал мимо по крайней мере раз в неделю), не позволяло относиться к его появлению с таким же пренебрежением, как к существованию Тедди. Он был редкостью, а Тедди — всего лишь предметом обычного антуража. Перед тем как двинуться к бару, он помедлил мгновение, прислушиваясь к разговору. Но под его испытующим взглядом беседа начала замирать, чахнуть, пока окончательно не иссякла. Тогда он громко чихнул в бороду и, не говоря ни слова, двинулся дальше.
У него было собственное мнение относительно нынешнего никудышного положения вещей.
Пока старик не взял себе большой стакан красного вина и не удалился в затемненную заднюю часть помещения, разговор так и не возобновлялся.
— Бедный старый недоумок, — преодолев охватившую всех подавленность, наконец произнес агент по недвижимости.
— Ага, — откликнулся лесоруб в битой каскетке.
— Вообще, по слухам, он еще боец будьте-нате.
— Пьет?
— Дешевый портвейн. Получает от Стоукса раз в неделю.