Каждая деталь, порез, царапина, волдырь проплывают перед ним, словно выточенные из дерева. Проходят, как деревянная кавалерия. А он лежит в полусне в центре этой карусели, раздумывая, какого скакуна выбрать. И после нескольких минут внимательнейшего осмотра выбирает: «Эту!» — стройную кобылицу с подтянутыми боками, волооким взглядом и летящей золотой гривой — и, наклонившись, шепчет ей в ухо: «Ты бы видела его… как первобытное животное… жестокое и прекрасное одновременно».
В другом конце коридора на деревянном стуле босой и без рубашки сидит Хэнк, тяжело дыша забитым спекшейся кровью носом. Вив промывает его раны ватой, смоченной в спирте. При каждом прикосновении холодной ватки он подскакивает, вертится и хихикает, и по его щекам бегут кровавые слезы, которые Вив тут же утирает.
— Знаю, милый, знаю, — повторяет она, водя своими пальчиками по его рукам, — знаю, — лаская и гладя его, пока слезы не иссякают и Хэнк, покачиваясь, не поднимает голову. Он тупо оглядывается, потом взгляд его проясняется, и он хлопает себя по животу.
— Ну-ка, — ухмыляется он, — посмотри-ка, кто это у нас здесь. — Он распускает ремень и начинает расстегивать пуговицы своими распухшими пальцами. Вив смотрит, сгорая от желания прийти на помощь этим разбитым пьяным пальцам. — Боюсь, я немного перебрал, Джо Бен сказал тебе? Пришлось снова вышибать мозги из Бигги Ньютона. О Господи! — Он роняет брюки и падает в постель. — Прости, милая, если я доставил тебе беспокойство…
Она улыбается:
— Не говори глупостей, — и встряхивает головой. Волосы рассыпаются, и она закусывает прядь губами. Вив стоит, нежно глядя на Хэнка, наблюдая, как от сна сглаживаются у него линии скул, расслабляются плотно сжатые губы, пока все лицо Хэнка Стампера полностью не заменяется чьим-то другим, любимым и давно потерянным лицом человека, в которого она когда-то влюбилась, которого впервые увидела лежащим в крови без сознания в камере своего дядюшки, — усталое, нежное и очень детское лицо.
Она смахивает с лица надоедливые волосы и наклоняется ближе к спящему незнакомцу.
— Привет, любимый, — шепчет Вив, как девочка своей кукле, когда она не хочет, чтобы ее слышали, так как уже выросла из этих детских глупостей…
— Знаешь, я сегодня пыталась вспомнить слова старой колыбельной и не смогла. Там такие слова: «Выше-выше, на макушке неба в сонном царстве кто живет? Сойка синяя так ткет…» — а дальше я не помню. А ты? А ты?
Ответом ей лишь тяжелое дыхание. Она закрывает глаза и прижимает пальцы к векам, пока тьму не начинают пронизывать искры, но ложбинка у нее под ложечкой так и остается пустой и холодной. Она нажимает сильнее, пока глазные яблоки не пронизывает боль, и еще сильнее…
А Хэнку тем временем снится, что он первый в классе, и никто не пытается оспорить его первенство, никто не старается спихнуть его оттуда, и никто, кроме него самого, даже не подозревает, что он — первый.
Эксцентричный диабетик— бывший профессор анатомии, а ныне владелец странной лавки раритетов, расположенной на прибрежном шоссе неподалеку от Ридспорта,— вместо запрещенных спиртных напитков употребляет серовато-синенькие, трупно-голубенъкие ягодки, которые собирает в жутких тенистых зарослях, окружающих его магазинчик…«Коктейль из беладонны,— успокаивает он своих взволнованных друзей, употребляющих пиво.
— Для кого-то яд, для кого-то— кайф».
Тедди, владелец «Пенька» и по совместительству бармен, может, и поспорил бы с экс-профессором о вкусах, зато первым в Ваконде согласился бы с его основополагающим принципом. Ибо самые суровые дни обитателей города становились для Тедди самыми благодатными, самые темные вечера — самыми яркими.