— Пошто же тогда он тройки ставит? Что-то мудреное несешь. Учитель — это святой человек. Не каждый им быть может.
— О! Вы его не знаете. Он говорит, что на пятерку географию знает только господь бог. «Я, — говорит, — знаю на „четыре“. А вы, гимназисты, в самом лучшем случае можете вызубрить лишь на тройку». Но это он говорит только для виду, а сам тому, кто побогаче, и четверки и пятерки ставит. А мне он говорит, что каждый сверчок должен знать свой шесток и что не место мужикам в гимназии. «И пока я в гимназии, — Левка повысил голос, подражая учителю, — хоть расшибись, а не видать тебе балла выше трех».
— Барин, видно, с норовом. А ты не обращай внимания, учись знай. Придет время, когда мы и в гимназии порядок наведем. — Моряк положил руку на плечо мальчика. — Я, брат, тоже учусь.
Левка недоверчиво поднял голову:
— В школе?
— Нет, на эсминце. У нас кружок по расширению кругозора, самообразования значит, и вообще политической ситуации. Нам, брат, нельзя не учиться: чтобы строить новый мир, надо много знать. Ох, как много!
— Это конечно, — сказал Левка, уверенный в том, что моряк знает больше всех учителей гимназии и если учится, то каким-то недосягаемым, высоким наукам.
Левка остановился у низкого забора и, звякнув щеколдой, открыл калитку.
— Здесь мы живем, проходите.
В небольшой столовой Остряковых было так много гостей, что за обеденным столом всем не хватало места. Многие сидели у стен или стояли, держась за спинки стульев.
Левка, пропустив моряка вперед, прошмыгнул за ним и пробрался к фикусу у окна.
— Прошу извинения, товарищи. Задержался у железнодорожников, — сказал моряк, здороваясь со всеми за руку.
Гости встали, задвигали стульями, комната наполнилась гулом сдержанных голосов.
Левка знал почти всех присутствующих. Это были матросы с плавучего крана, где Левкин отец работал механиком. Возле дедушки, самого высокого и могучего человека в этой комнате, стоял, покручивая усы, его друг Максим Петрович. Незнакомых было двое: пожилой рабочий с темным, словно натертым порохом, лицом да парень в черной косоворотке. Пожимая руку рабочему с темным лицом, моряк представился:
— Андрей Богатырев. — И спросил: — Ну, как у вас на Сучане, товарищ?
— Меня Макаром Шулейкой кличут. Что касается дела, то как нельзя лучше. Советы утвердили. Вот вам теперь пришли помогать.
— Левка! — позвал дедушка. — Где ты?
— Здесь…
— Смотри за горизонтом!
— Есть смотреть! — Левка нахмурился и нехотя направился в кухню, где хлопотала у стола мать.
— Выпей хоть стакан молока, — сказала она.
— Ничего не надо, мама, потом… — Левка снял с вешалки бушлат и прислушался к голосу отца.
— …Товарищи, доклад о текущем моменте сделает товарищ Богатырев.
Моряк откашлялся и заговорил глухим взволнованным голосом:
— Только месяц прошел с тех пор, как питерцы взяли Зимний дворец и свергли буржуазное Временное правительство, а наша большевистская правда везде берет верх. По всей России поднимается трудовой люд. Во многих городах уже установлена советская власть. Пришла пора и нам в своем городе провозгласить Советы. Но, товарищи, нельзя ожидать, что на это буржуи согласятся добровольно, без борьбы! Читали, что они пишут в газетах? Грозят нам огнем и кровью. Говорят, что ни Англия, ни Америка не допустят, чтобы погибла Россия!
За стеной раздались возмущенные голоса. Среди них выделялся голос шахтера Шулейки.
— Россия — это народ. А народ без таких помощников обойдется. Спасители!
В это время на улице звякнула щеколда, и Левка мигом выскочил на крыльцо.
— Кто там? — спросил он.
— Это я, — донесся от ворот знакомый голос.
Левка узнал своего товарища — Колю Воробьева.
— К нам нельзя, — сказал Левка и увлек Колю назад к воротам.