Он вернулся к прерванному разговору с чернявым мужчиной, который улыбался с готовностью, ловя каждое словцо собеседника-лауреата. Я потоптался, кивнул мачехе, которая в тот момент отвернулась, будто специально, и пошел вон из зала, поскользнувшись перед самой лестницей на маринованном грибочке.
Старика перед дверями уже не было, милиционерик тоже исчез. Я понес свое спортивное тело подальше от ненужного букета, скользкой лестницы, светлого зала и гастрономического изобилия. Подальше от папаши-кривляки, пассии его французской, жены его нынешней, дочери их годовалой. Дальше, дальше.
Спустившись вниз по улице, я остановился у трех ларьков. В одном торговали пирожками, в другом сосисками в булке, в третьем блинами. Выбрал самый дешевый товар пирожки.
Какие у вас вкусные?
У нас все вкусные! не поворачиваясь, ответила торговка.
Я купил один с мясом и один с сыром. Устроился за высоким одноногим столиком, позабыл сразу, в каком пирожке какая начинка, куснул наугад оба, впился зубами в горячее тесто. Вкусно! В жизни ничего вкуснее не ел. Я держал пирожки кожаными перчатками, откусывал поочередно. Автомобили катили огни, белым шматом громоздился храм, рабочий, вознесенный железной дланью подъемника, срывал с высокой искусственной елки пластиковые шары, швырял вниз помощнику, а тот грузил новогоднюю амуницию в фургон. Все-таки правильнее было бы нам с папашей друг другу руки пожимать.
В голых промерзших кустах зашелестело. Присмотрелся. Синицы. Черные полумаски, белые воротнички, зеленые кофточки. Бросил кусочек пирожка на асфальт. Самая отважная птичка спорхнула, клюнула. Покосилась на меня, нет ли подвоха. Снова клюнула. Подлетела вторая. Бросил еще. И еще. Сам не заметил, что улыбаюсь, будто синицы прыгали во мне самом.
Вернувшись домой и войдя на веранду, я услышал хохот Катерины, доносящийся из гостиной, увидел елку. Бросил куртку на кресло, подошел к елке и принялся ее раздевать. Я не смотрел на елку, мне было неловко перед ней. Так раздевают некогда любимую рабыню перед продажей, надоела, да и деньги нужны. Бережно снимают дареные кольца, ожерелья, расстегивают пуговки и крючки.
Игрушки я прятал в старый чемодан, бережно прокладывая шары пожелтевшей ватой, к которой пристали давнишние блестки. Словно фату, приподнял блестящий начес переливающегося «дождя» и снял аккуратно. Без «дождя» елка показалась совсем голенькой, будто даже какую-то тайну ее личную раскрыли парик сорвали или увеличивающие подкладки из лифчика вытряхнули всем на потеху.
Помешкав и подстегнув себя внутренним призывом, просунул руки елке между веток, схватил за игольчатый ствол и потащил вверх. Елка показалась неожиданно тяжелой. Опустил глухой удар. Раздвинув нижние ветви, обнаружил, что на неотапливаемой веранде вода в горшке замерзла и образовала из сосуда и дерева единое целое. Кряхтя, отворачиваясь от колючих веток, щуря глаза, потащил зимнюю красавицу на теплую половину дома, в гостиную.
Расположившись на диване, Катерина болтала по видеосвязи с подругой с другого конца света. Экран, кудлатая красотка, залитые солнцем заросли. Я поприветствовал голову на экране, поцеловал голову осязаемую. Одной рукой Катерина перебирала свои черные волосы, другой почесывала зеленую футболку на животике. Пальчики на ногах Катерины шевелились самостоятельно, без ведома хозяйки. Во мне колыхнулась любовь.
Я наполнил ведро горячей водой, вылил елке под нижние ветви, в горшок. Тронул рукой вода тотчас остыла.
Хотелось повсюду навести порядок. Я пошел очищать дорожку от снега. Думал о любви, о Катерине, о черных волосах, о самостоятельных пальчиках.
Проверил кормушку. Пусто. Принес бекон и зерно.
Снова взял лопату.
В черном небе горели очень высокие, маленькие белые звезды. Скоро я порядочно взмок, позабыл перипетии дня, воткнул лопату в сугроб, вернулся в дом.
Катерина по-прежнему смеялась экрану. Экран вторил. Я подошел к елке.
Немного раздраженный, уже с меньшей щепетильностью схватился за ствол. Дернул. Елка поднялась над горшком вместе с тусклой оплывающей ледяной шайбой. Если срезать со ствола ветки, получится ледяной молот.
Как насильник, который всего несколько минут назад с робостью думал о далеком и недоступном, мелькающем вдалеке пушистом затылке, а теперь грубо этот затылок схватил, я сунул елку ледяным концом в огромную кухонную раковину и включил горячую воду.