Впрочем, надо раскусить еще один месопотамский орех. Какую партию ведет товарищ-господин Абдалла Хасан? Его предупреждение явно не липа, на это указывают многие приказы и действия Остапенки. Но тогда -- что требуется посланцу иракской госбезопасности, который даже представления не имеет, виновен ли я в черном злодействе или ни в чем не повинен? Чтобы мы тут все передрались и перекусались? Чтобы я начал деятельно готовиться к побегу, а он мог меня торжественно заложить в знак нерушимости советско-иракской дружбы? Или он не только сотрудник иракских органов, но, вдобавок, еще и агент ЦРУ -- такое ведь тоже бывает? Или причина его союзничества связана с детско-юношеским мандейством и какими-то мистическими заморочками в ушибленной голове? Это, конечно, самое сомнительное.
Я глянул на соседнего гражданина южной наружности -- тут таких курчавых, как он, пруд пруди, и каждую секунду сотни тысяч таких, как он, зачинаются трудолюбивыми (в кровати) арабскими мужиками и выпрыгивают из плодовитых арабских дамочек. В этот момент Хася, не прекращая выводить тошнотворную мелодию, приоткрыл один свой черносливный глаз и подмигнул мне.
Как раз в кабине появились Остапенко и Колесников, свежие, работоспособные и побритые. Серега будто и не провел всю ночь на боевом посту. В общем, с виду -- образцовые офицеры-чекисты.
-- Сережа, ты себе случаем не смылил какой-нибудь жизненно важный орган, а то больно долго умывался?-- поинтересовался я, а Хасан молвил, глядя на парочку чекистов.-- Гильгамеш и Энкиду.
-- Чего-чего?-- встрепенулся Серега.-- Мы с товарищем подполковником никакие тебе не Пилькомеш с Эндиду.
-- Да я не про вас. Понятно, да?-- объяснился Хася.
-- Гильгамеш и Энкиду -- герои шумеро-вавилонского мифологического эпоса,-- добавил я.-- Первый из них правил городом Урук, который когда-то располагался в этих краях. Этот товарищ -- что-то вроде Иван-царевича. А Энкиду -- лопоухий дикарь, которого боги наскоро сделали и придали в помощь первому герою, когда тот собрался в поход, чтобы прикончить монстра по имени Хумбабу.
-- И стало быть прикончил эту самую чертову бабу. А потом что?-- поинтересовался со скуки Серега.
-- Потом к нему пристала со своей любовью Иштар, это -вавилонская Венера. Или, по-нашему, баба-яга.
-- Ну и, должно быть, Иван-царевич ее послал подальше, потому что ничего венерического подцепить не желал, а надежных гондонов тогда в продаже не было.
-- Сережа, ты на удивление прозорлив. Он действительно богиню послал, но из-за этого помер его дружок Энкиду.
-- Он-то за что?
-- За то. Ему пора было сыграть главную роль. Расстроившись из-за смерти приятеля, Гильгамеш побрел хрен знает куда. Если точнее, к одному гражданину, который пережил потоп, и являлся таким образом пра-пра-прадедушкой всех живущих, а кроме того был весь из себя ядреный, потому что регулярно жевал растение, дающее бессмертие. Или, может, не жевал, а выжимал из него антинекротический сок.
-- И ваш Иван-царевич, конечно же, нажрался этого растения до полного усеру, обессмертился, и живет где-нибудь до сих пор, например, в Швейцарии?
-- Нет, он решил отнести его людям.
-- Да, я посмотрю, он -- коммунист настоящий.
-- Он был царь, Сережа, и заботился лишь об увеличении количества налогоплатильщиков. Скорее можно Хумбабу назвать коммунистом -- в общем-то простое чудовище, не занимающееся частным предпринимательством.
-- Эй, не шутите там с такими вещами как маленькие,-- прикрикнул недовольный Остапенко,-- не то три шкуры спущу.
-- Есть не шутить, товарищ подполковник. Так вот, пока Гильгамеш добирался до людей, то однажды прикорнул под кустиком, а какая-то жадная змея подползла и быстренько слопала это самое растение.
-- Так погодите, Иван-царевич же не кому-то в отдельности тащил один стебелек.