Девушка работала сноровисто, ловко, безошибочно -- не то что-то косорукие медсеструхи из нашего бесплатного здравоохранения. Я даже сравнил ее с умелой дояркой или птичницей. Но тогда кем является моя персона -- несушкой или коровой? На вопрос: "Который час?" медсестра отчеканила: "Девять утра, товарищ Фролов". Это совпало с моим внутренним ощущением, что уже наступил следующий, так сказать, рабочий день.
-- Красивая, вас Машей зовут?
-- Меня?-- несколько опешила сестра.
-- Ну если не вас, тогда, значит, меня.
Сестру звали Дашей, и я, желая отвлечься от неясности своего положения, продолжал с навязчивостью увиваться за ней.
-- А вы когда заканчиваете трудиться?
-- В шесть вечера.
-- Может зайдете еще, Дарья? Покурим... я бывалый боец, и у меня всегда наготове пара историй о моих похождениях и прочих подвигах.
Девушка по имени Даша вежливо улыбалась, но я все равно почувствовал, что она далека от меня, как экспериментатор от белой подопытной мыши. Ну, как бы вы отреагировали, если б муха-дрозофила или белая мышь вдруг пригласила вас на белый танец.
-- Ну, понятно, начальство у вас строгое.-- я был уверен, что телеглаз неустанно наблюдает за мной и не отстанет, даже когда моя задница расположится на горшке.
-- Отдыхайте, Глеб Александрович.
С такими расслабляющими словами девушка удалилась. Этакая чистюлька-комсомолочка, дочурка мелкого номенклатурщика, которая гордится своей работой в важном учреждении и надевает плащ-презерватив на всех, с кем приходится трахаться. Бореев, небось, обещает ей, что на следующий год обязательно пристроит в медицинский институт.
Я прилег отдохнуть, как посоветовала сестра милосердия Даша. Лампы верно отреагировали на мое движение, верхний плафон отключился, зажегся слабый ночничок. Я прикрыл глаза и спустя минут пять показалось, что верхняя лампа опять слегка забрезжила. Я проверил правдивость ощущения размыканием век -ничего подобного. Но при опущенных веках снова заструился верхний свет, который даже приобрел объемность. А в нем замаячили непонятные кляксы разной подвижности. К этому добавилось легкое давление в области лба. Свет поструился с полчаса -- и на том в первый день эксперимента все закончилось.
Из каких-то других событий можно отметить лишь то, что кормежку таскал лаборант -- все сплошь вегетарианское, приправленное гадким оливковым маслом, которого я терпеть не в силах.
Продрав очи после очередного просмотра снов, я уткнулся в телевизор, по которому, впрочем, крутили не обычные советские передачи про перевыполнение плана и встречу однополчан, а что-то с видеомагнитофона. Я бы назвал это авангардным оп-артом.
Фильмы о скрытой жизни природы делали ранее незаметное для меня явным и наглядным. Например, мне в ускоренном виде показывали рост дерева, путешествие улитки, или в крайне заторможенном -- полет мухи, разряд молнии.
Прокручивали кадры, представляющие инфракрасное зрение гремучей змеи, у которой добыча выглядит пятном с размытыми очертаниями и нескольким яркими полюсами. Понятно стало, что гремучка воспринимает жизнь крайне обобщенно, без деталей -- просто как еду.
Ознакамливали с любопытными съемками, в которых мир представал в ультрафиолетовом виде, родном для пчел, где даже сам воздух переливался мириадами бликов и оттенков, где был заметен след полета и сияли лучи заоблачного солнца, а обычный цветок рассыпался красками как окошко калейдоскопа. И сразу сделалось ясно, что пчельник ведет крайне организованную жизнь, в которой каждой деталюшке-финтифлюшке придается очень большое значение.
И соитие кита с китихой продемонстрировали во всех подробностях, из чего следовало, что наши жалкие сексуальные потуги -- просто форменное убожество.