Перенервничала, передумала, ко всему еще -кретин Пятый. Любой психоаналитик из новичков в два приема разъяснит. Но все-таки, почему?
Он молчит, смотрит в сторону. Можно и не спрашивать, ведь это сон, я разговариваю сама с собой. Но удержаться трудно.
- Что-то случится, да? Что-то плохое?
Саша медленно кивает, и вдруг я понимаю - правда.
Случится.
Или уже случилось.
Небо надвигается, каменеет, черные шмели множатся, пляшут перед глазами.
- Со мной? Или... Нет, с нею ничего не может случиться, правда? Ну скажи! Кивни!
Он молчит. Спрашивать бесполезно. Саша давно мертв, и я все должна понять сама. Понять. Сделать. Умереть. Как получится...
И тут я вижу, что нелепая "штормовка" исчезает. На Саше белая рубашка - та самая, с неаккуратно пришитой пуговицей. По груди расползается красное пятно...
Я кричу - громко, изо всех сил. Кричу - но не могу проснуться.
Наверное, это и есть Ад.
Пятница, двадцатое февраля
Локальный чемпионат по матоборью * Батюшки, внучка и Жучка * Воскресение Капустняка-великомученика * Железная Марта * Тебе бы прокурором быть, Эми!
- Алло, Гизело слушает!
Трубка в руке, но я еще сплю. До привычного воя будильника не меньше получаса. Хотела бы я знать, какого черта!..
- Слушаешь? Так разуй ухи, подстилка прокурорская! "Братва" тебе передать велела: харе копать под Капустняка. Усекла? А не усекла, так мы тебя, суку, месяц в жопу трахать будем, а потом в бетон зальем и насрем сверху. И родичей твоих замочим по списку! Усекла, падла?
Усекла. Уже дрожу.
- Чего молчишь? Обоссалась?
Угу. Ой, и страшно же мне! То есть в первый миг, конечно, пуганулась, но на уровне неожиданного хлопка над ухом - не больше. А голосок-то женский! Повесить трубку? Ну нет, сама нарвалась!
- А теперь ты сними гнид с ушей, бикса ко-цаная! За "подстилку" жопой своей сраной ответишь, а "братве" передай, перед тем как они тебя на клык ставить будут, что петухи они грязные...
Для такого ответа можно и не просыпаться. Нажми кнопку- само польется. Когда-то в колонии мы чемпионат устроили - по матоборью.
Кто кого дольше; до первого повтора. Моя респондентша и на третий разряд не потянула бы.
Слушала она долго, минуты две, и лишь после повесила трубку. Можно было идти под одеяло - досыпать. Досыпать и потом, за кофе, делать два простеньких вывода.
Во-первых, мы с дуб-дубычем на верном пути. А во-вторых, никакая "братва" ничего мне не передавала, и я зря распиналась перед этой стервой. "Братва", а тем паче "железнодорожники", предупреждают иначе. Значит, либо перепуганная дилетантка - либо что-то совсем другое, о чем и думать не хотелось.
Уходя из дома, я машинально заглянула в почтовый ящик. Вкупе с местной газетой "Время" и листком рекламы моющих средств там обнаружилась странная бумаженция.
Я пригляделась.
"На море-окияне, на острове Буяне, стоит стол, Божий престол, на столе лежит тело белое, закаменелое, за столом сидят судья и прокурор. Господи, Мать Пресвятая Богородица, окамени им губы, и зубы, и язык - как мертвый лежит, не говорит, так и они б не приписывали, не придирались, не взъедались! Как лист опадает, так бы ихние дела от меня отпадали. Аминь. Аминь. Аминь".
Край листа был явно смазан клеем и засыпан поверх серым маком.
Словно бублик.
Я неслышно выругалась, в клочья разорвала подосланный наговор и, выйдя на улицу, пустила обрывки по ветру на все четыре стороны.
* * *
Обложат поутру - будут обкладывать весь день. Почти примета. Причем из тех, что сбываются. Так и вышло.
Не успела я освоиться за своим рабочим столом и прикинуть: сразу к дубу идти или Петрова-буяна обождать? - как дверь с жалобным треском (видать, ногой поддали!) отворилась.
- Твою дивизию, Гизело! Хрена ты себе позволяешь? Думаешь, незаменимая, да? Так мы таких незаменимых на четыре кости...