– Нам тоже нужно быть в купе. Пусть уж товарищ Кирсанов простит нас.
Мы тронулись в обратный путь. Я только улыбнулся Инге. Да ей, кажется, и этого сейчас было достаточно. И все‑таки я чувствовал, как все в ней сжалось, напружинилось. Очень, очень уж неспокойно было у нее на душе.
В нашем купе Семен снимал импровизированные занавески. Зачем они ему опять понадобились? Тося сидела в уголке за столиком и рассеянно, как мне показалось, крутила пальцем стакан. И нижнюю губу свою покусывала. Семен был немного возбужден и очень деятелен.
– Прошу вас в свидетели, – попросил он нас. – Чтобы разговоров потом не было. Все эти приобретения, из‑за которых, собственно, разгорелся сыр‑бор, я, так сказать, вернул в первоначальный адрес. Что прошу и засвидетельствовать.
– Что тут свидетельствовать‑то? – удивился я.
– Ах, Артемий! Знаю я вас. И очень даже хорошо. И друга вашего лучшего тоже отлично понял.
Ага! Из купе исчезли все эти приобретенные шмотки. Ковры, коробки с импортной и отечественной обувью, свертки и пакеты.
– Препроводил, так сказать, по назначению. И чист, чист перед вами, хотя на черта мне понадобилась эта самая чистота, сам не могу понять, да еще и перед вами? Перед супругой своей – это другое дело. Мы выяснили позиции и приняли решение. Если что было не так, то уж исправлять поздно. Дело в том, что мы отбываем. Расстаемся, так сказать, навсегда. Очень верю. Именно, что навечно. Мир большой, и лучше бы нам больше не встречаться.
– Скатертью дорожка, – сказал я.
– Чего и вам желаю, – ответил Семен. И ответ его своим смыслом был покрепче моего пожелания.
– Значит, все эти вещи преспокойно прошли через крышу макета? – спросил Степан Матвеевич.
– Представьте, – ответил Семен. – И сейчас преспокойно лежат в демонстрационном зале, а работники универмага бегают и не могут понять, откуда это взялось. Но чеки… Чеки у меня в кармане. Доказать будет нетрудно. Оставил, закружился немного, запутался. Первый раз в Марградском универмаге, то да се. Так что тут все в порядке.
Степан Матвеевич вытащил из кармана пиджака шариковую ручку и легонько опустил ее на крышу макета. Ручка слегка стукнулась и скатилась на пол.
– Не получилось, – сказал Семен. – И не получится.
Тося шевельнулась. Я вдруг почувствовал, что она не хочет идти с Семеном, но чем‑то он ее привязал к себе дополнительно во время их недавнего разговора. Да так крепко, что Тося пойдет! Не захочет, а пойдет. Она, наверное, еще и слово ему дала. Семен вполне мог взять с нее слово.
Тося приподнялась. И ни разу она не взглянула на нас, да и на Семена тоже не смотрела. А так, по звуку, словно на ощупь.
– Телеграммы, – напомнила она ему.
– Ах да! Да! Давайте, Степан Матвеевич, ваши телеграммы, в Старотайгинск, Фомск и еще куда там… Денег на телеграфирование не нужно. Из своих, так сказать, сэкономленных или нечестно заработанных, как вы наверняка думаете. Отправлю. Отправлю немедленно и в самом лучшем виде.
Степан Матвеевич на мгновение замялся. Неужели он еще размышляет? Пусть Семен иной, но все же речь сейчас не о Семене и даже не о самом Степане Матвеевиче…
– Что ж, – угрюмо сказал Граммовесов. – Спасибо и на этом. – И он передал Семену уже смятые бумажки с текстами телеграмм.
– Итак, – деланно весело продолжал Семен, – начнем, пожалуй. Прошу вас, дорогая Таисия Дмитриевна, жена, так сказать, моя единоверная! Давай, Тося!
Тося, все так же не глядя ни на кого, подошла к макету. Смотреть на эту процедуру мне было неудобно. Да и самой Тосе, похоже, все сейчас было тошно.