– В ресторан к директору, и пусть он порасторопнее организует питание, а вы, – тут он кивнул Валерке, – а вы со своими ребятами разнесете ужин по вагонам. И вообще, посмотрите все. Как настроение. Нет ли чего ненужного, непонятного, таинственного.
– Все понял! – радостно ответил Валерка. – Сейчас сделаем. – И он рванулся в купе, где сидела Инга, потом выскочил оттуда и исчез в тамбуре.
Ну, эти все сделают, сомневаться не приходилось.
Трое обреченных хмуро молчали. Они ведь даже не знали еще, на что шли. А если это не на десять минут, а навсегда, если это только послужит толчком, если и они носят в себе семена подлости? Кто знает, как разворачивается душа человека, каким цветком она расцветает?
– А вам бы тоже нужно пройтись по вагонам, – посоветовал начальнику Степан Матвеевич, – поговорить с проводницами, с работниками ресторана. Порасспросите‑ка машиниста. Он‑то как ведет состав? Куда? Что он сам думает?
– Угу, – сказал начальник. – Все дело.
– Дело, дело, – подтвердил Степан Матвеевич. – Да еще какое нужное дело.
– Понимаем, – сказал начальник и пошел в купе к проводницам.
Степан Матвеевич крепко, тяжело провел ладонью по лицу.
– А ведь экранирует и от проникновения в другие реальности, – сказал он.
Десять минут уже прошло, но Федор не появлялся.
– Схожу, – сказал я и пошел в первое купе.
Там, упав лицом на раскинутые по столешнице руки, лежал Федор и вздрагивал. Он плакал. На верхней полке проснулся один из гигантов, грузно спрыгнул с полки, нагнулся, достал откуда‑то двухпудовую гирю и направился по коридору в другой конец вагона.
Я тронул писателя за плечо. Федор не сразу почувствовал мое прикосновение. Я тряхнул его сильнее. И тогда Федор поднял голову и повернул ко мне свое некрасивое покрасневшее лицо.
– Не могу, – выдавил он из себя. – Понимаешь, не могу.
– Понимаю, Федор, понимаю, – попытался успокоить я его.
– Нет, Артемий, ты не понимаешь. Не понимаешь ты. Я в другом смысле не могу. Я не могу их даже на десять минут сделать такими, как Семен. Я не хочу, не хочу! И боюсь… Я вот начал, начал… – Он протянул мне лист. – То есть написать‑то я могу, но только рука не поворачивается сделать такое. И знаю, что надо. Надо! Единственный сейчас выход. Да только как искалечить души людей?
– Ничего, Федор, ничего. Мы сейчас что‑нибудь другое придумаем.
– Успокаиваешь. Знаю. Да только ничего сейчас другого и придумать нельзя. Я ведь и то мог написать. Мог! Да только сколько на это нужно времени?
– Что то? – не понял я.
– То, – повторил он. – Роман о нашем поезде. Как с ним все произошло и как он потом выпутался. Я смог бы. Но время…
Федор все же немного успокоился.
По коридору прошел его сосед, держа в могучей руке казавшуюся игрушечной двухпудовку. В купе Федора ехала команда гиревиков.
– Пора начинать, – прохрипел тяжеловес и полез будить других спортсменов.
– Я не буду, – твердо сказал Федор.
– Знаю, знаю. Я и сам когда‑то не хотел. Таким же, как ты, хиляком был. Для начала поработаешь с двухпудовкой.
– Нет, я сегодня не буду. Это уж точно.
– Федя? – удивился приятель писателя. – Что же еще делать в этом поезде?
– Нет, нет. Ко мне вот пришли, а я ничего не могу сделать.
– Э! Гирь у нас на всех хватит. Да только, кажется, из тебя спортсмен не получится.
– Приходи к нам в купе, – сказал я Федору.