Вы поверьте мне, поверьте. Я быстро напишу, минут за десять. Только добровольцы нужны, потому что это с ними действительно произойдет.
– Да что же – это? – нетерпеливо и недоверчиво спросил Степан Матвеевич.
Я уже сообразил, что хотел сказать Федор.
– Дело вот в чем, насколько я понимаю, Федор, извините, не знаю вашего отчества. – Но писатель только махнул на это рукой. – Так вот, Федор, насколько я понял, может написать небольшой рассказик о ком‑нибудь из нас. О том, как кто‑то на некоторое время переродился. Рвачом стал, стяжателем, словом, тем, кого за глаза мы не уважаем, но без которых нам никак не обойтись сейчас.
– Да, Артемий все правильно понял, – подтвердил писатель Федор. – Добровольцы только нужны.
Студенты молчали. На пулемет бы они сейчас пошли, чтобы спасти других, а сделаться рвачами, чтобы тоже спасти людей, нет. Тут был какой‑то нравственный барьер. И перешагнуть через него было трудно, почти невозможно.
В конце коридора появился чем‑то не на шутку взволнованный радист, хотя тут и всем другим было не до шуток. Стряслось еще что‑то, стряслось!
– Вот! – громко сказал он. – Вот! Телефонограммы! – И он протянул пачку листков.
Степан Матвеевич недрогнувшей рукой принял их и прочитал. Мгновенное недоумение появилось на его лице, но тут же сменилось болью.
– Сложнее, чем я предполагал, – сказал он.
Телефонограммы, что принес радист, были наши собственные, те самые, что мы хотели передать на соседнюю станцию.
– Расскажите, – попросил Степан Матвеевич радиста.
– Тексты я продиктовал внятно, четко, – начал растерянный радист. – Жду. Скоро, думаю, ответят. Проходит десять минут, двадцать. Отвечают. Я обрадовался. Записываю. Боже мой! А это наши собственные телефонограммы вернулись. И как такое может быть?
– Экранировка, – предположил Валерка. – Поезд экранируется. Радиоволны отразились, и аппарат принял их. Квартира, наверное, у этого внучка Коли железобетонная, не пропускает радиоволны. Тут мощность нужна побольше.
– Я и так на полную катушку, – сказал радист. – Перегревается аппаратура, да и жара.
– Жара, – вздохнул Степан Матвеевич. – Ну ладно. Ведь делать надо что‑то. Так вы в самом деле можете написать рассказ… э‑э… Федор?
– Могу, – решительно ответил писатель. – Мне только кандидатов давайте, фамилии то есть, и имена. А там уж я сам.
Все уставились на комсомольского вожака, что скажет он. Валерка вспотел. Нет, хоть и на десять минут, а он не хотел становиться тем, кем сейчас от него требовалось. Я подумал, что и этот вариант сорвется, еще не начавшись. Но Валерка все же решился.
– Я, – с трудом сказал он. – Валерка… Валерий Стинцов. – И снова замолчал.
– Нет, – сказал Михаил. – Нет, Валерка. Ты уж тут давай.
– Обстоятельства‑то изменились, – все же облегченно заметил командир.
– К черту обстоятельства! Михаил Кафтанов, Виталий Погорелов, Станислав Бражников. Студенты. У судьбы тоже бывают свои фавориты!
– Запомнил, – сказал писатель Федор. – Через десять минут я все принесу, напишу то есть… – И Федор неуклюже, слегка пошатываясь, все еще иногда не в такт толчкам вагона, проследовал в свое купе, где его соседи продолжали спать сном младенцев.
– Дело в любом случае долгое, – сказал Валерка. – Надо и здесь что‑то делать. Ночь уже. А поезд не спит.
– Да, да, – согласился Степан Матвеевич.