У Семена в голове проклевывалась какая‑то мысль. Ну да! Мы‑то все были просто удивлены сейчас. Красивая вещь, игрушка или макет. Скорее всего макет. Ну вот как, например, макет Исаакиевского собора в Ленинграде в самом Исаакиевском соборе. И вот мы все еще продолжали удивленно рассматривать это маленькое, уменьшенное во сколько‑то там раз чудо, а Семен уже знал что‑то, видел что‑то или просто чувствовал. Словом, он уже разгадал загадку этого чемодана.
– Пожалуйста, чуть вправо, – раздалось над моей головой.
Я оглянулся. А… Это Валерий Михайлович, придерживая правой рукой на лбу успевшую высохнуть тряпку и чуть приподнявшись на левом локте, осмысленно и даже очень и очень заинтересованно пытался рассмотреть стоящее на противоположной нижней полке. Я посторонился.
– Благодарю вас, – сказал Валерий Михайлович. – Сколько?
– Нет, нет, – мгновенно среагировал Семен. – Больше ничего. Совершенно ничего. Опись вот. Распишитесь, пожалуйста. Магазин и чемодан. Я сам сдам его в Марграде. Лично, так сказать. Произведение искусства и прочее. Тут надо понимать. Тут такое дело! – Очень чем‑то был взволнован Семен Кирсанов. И с чего бы это? Даже про Усть‑Манск не упомянул.
– Вот здорово! – воскликнула Тося. – Значит, мы сейчас‑в Марград? Это правда, Семен?
– Правда, правда. В Усть‑Манск мы еще успеем. Может, никаких пирожков там мама и не напекла. Может, она и не знает, что мы едем.
– Как это? – удивилась Тося.
– Я, может, и телеграмму забыл в Усть‑Манск дать.
– Семен, мы же вместе ходили на телеграф!
– Да, но ведь и перепутать можно, индекс там, город, улицу. Все может быть. Приедем мы как снег на голову. Неожиданность! Радость, а все же неожиданность. У мамы сердце больное. Удар или еще что. Разве можно так? Тут надо подготовить, предупредить, чтобы радость, но уж никак не неожиданность…
– Семен, да что это ты говоришь? – удивилась Тося. Что‑то сдвинулось в ее лице, в ее настроении, в ее душе. Наверное, таким она своего Семена еще не видела.
– Сдать! Лично! Сил не пожалею! В полном порядке, так сказать.
Не понимал ничего и я, да и все другие, кажется, тоже.
– Сколько? – снова раздалось с верхней полки. Толковый, рассудительный, заметно заинтересованный голос Крестобойникова.
– Нет и нет! – вскричал Семен, засуетился, чуть ли не прикрыл своим телом макет Марградского универмага. – Запротоколировано и продаже не подлежит.
– Да что с тобой, Семен? – не выдержала Тося. – Объясни!
– Все в полнейшем, так сказать, порядке. Обязан, имею, если хотите, общественную нагрузку. Старушке… бабусе… то есть… по гроб жизни… никогда не забуду.
С Семеном явно творилось что‑то неладное. Но что, я не мог понять. Словно свихнулся он внезапно. И такая заинтересованность. И нежелание сходить с поезда в Усть‑Манске, о котором он уже успел всем прожужжать уши.
– Закрываем, упаковываем. Лично, так сказать. Премного благодарен и прочее.
Семен схватился было за край макета, но приподнять его ему было не под силу, а никто из стоящих вокруг и не подумал помочь. Слишком уж странным было поведение пассажира Кирсанова. И Тося, ничего не понимая, чуть не плакала. Словно стыдно ей было и неудобно перед другими.
– Скажите, сколько? И я забираю, – сказал со своей верхней полки Валерий Михайлович. Он уже и слазить было начал оттуда, да некуда было поставить ногу, разве что на головы стоящим здесь в какой‑то растерянности людям.
– Нет и нет! – взвился Семен. – И не продается это! И не имеем мы на это морального права! И все! И вообще! И вот так‑то именно и так!
– Да вы что?! – взревел Иван.