Но что они все‑таки пытаются сделать?
– Головоломка, – наконец сказал я. – Пошутила бабуся.
– Ну да, – сказал Иван. – Очень нужно ей шутить на рубль с лишним, да еще тащиться на телеграф.
– Внук Колька ходил на телеграф. Ясно.
– Ему тоже больше делать нечего, как развлекать тебя ребусами. Нет. Тут что‑то есть. Подумать надо.
– А как же с попаданием поезда в другую реальность? – сурово спросил Степан Матвеевич. – Так все и оставим?
– Я вот что думаю… – начал Иван.
– Артем, – дверца приоткрылась, и в просвете показалось извиняющееся лицо Инги. – Артем, станция. – Она смешно сморщила носик. – Зинаида Павловна говорила…
– А‑а… Помню, помню. Сейчас. Иду.
– Конечно. Надо прогуляться, – согласился Иван.
– Ты все понял, Артем?
– Все, Инга. Не волнуйся. Сделаю все, что в моих силах и еще чуть сверх того.
За окнами поползли какие‑то станционные постройки, хотя поезд еще и не замедлял ход. Надо было взять деньги из пиджака.
На боковом столике в нашем купе прямо ногами на застеленной газетой столешнице стоял ребенок. Его держал за трусики взмыленный папаша. Матрас был закинут на багажную полку, а спальная поднята, верхняя часть окна открыта. В нее‑то и старался просунуть свою головку малыш. А отцу, кажется, уже было все равно. Рука ребенка взмахивала воображаемой саблей. Малышу было хоть и жарко, но очень интересно, и в его головку, кудрявую и светлую, приходили всякие разные мысли.
– Хочу мороженого!
– Мама купит у дяди, Стасик.
Я потянулся за пиджаком.
– Мы не мешаем вам?
– Нет, нет. Я все равно выхожу на станции.
Кроме нас, в купе находился только Валерий Михайлович. Он лежал на своей полке с влажной от пота тряпкой на лбу. Семен, Тося и Зинаида Павловна уже, наверное, пробивались к выходу.
– Хочу самолет! – потребовал мальчик.
– Мама купит у дяди, – обреченно пообещал отец.
– Хочу Черное море!
– Мама купит у дяди, Стасик.
– Хочу сестренку Вальку!
– Мама купит у дяди…
– Хочу…
Поезд остановился, и я ступил на перрон станции Балюбино. Вправо и влево тянулись торговые ряды. И продавали здесь только детское приданое. Ясно. Меня словно ждали. Не знаю, что делали другие пассажиры, не до этого мне было, а я шел вдоль прилавков, и пачка чего‑то разноцветного росла с каждым моим шагом.
– Девяносто два рубля семьдесят девять копеек, – объявили мне у последнего вагона.
Я протянул несколько смятых бумажек – все, что у меня было. Я точно знал, что денег у меня наберется чуть больше сорока рублей, но все же стоял, надеясь на какое‑то чудо.
– Еще пятьдесят рублей, – подсказала кассир.
Рука судорожно шарила по карманам. И – о счастье! – в левом кармане зашуршала сложенная вдвое купюра. Я протянул ее. Это была пятидесятирублевка, неизвестно откуда взявшаяся, возникшая, сделавшаяся!
Поезд тронулся, но я успел вскочить в уже закрывающийся тамбур и радостно двинулся в свой короткий путь к сыну и жене.
– Вот… Вот, Инга.
– Сейчас посмотрим, что принес нам папа, – сказала Зинаида Павловна. – Ох и накупили вы, Артем!
Это прозаическое заявление сразу же привело всех в состояние, когда нужно с восторгом рассматривать пеленки и ползунки, говорить: «Ах!» и «Какая прелесть!», – машинально прикладывать распашонки к груди. Инга взглянула на меня снизу вверх как‑то странно, но радостно и села на полку рядом с сыном.