А затем провел по ее руке пальцами. Никогда в жизни она не чувствовала такого прикосновения, и она обняла его, как не обнимала еще никого. В течение следующих двух часов все было в новинку - каждый жест, каждая улыбка.
- Нет, - прошептала она, когда он попытался перейти к последней фазе затянувшейся сексуальной прелюдии. - Прошу тебя, нет.
- Почему? - прошептал он в ответ. - Какого дьявола, почему нет?
- Потому что если мы сделаем это, я не смогу расстаться с тобой.
- Вот и замечательно, - сказал он и приник было к ней, но она ускользнула, спрыгнула с постели и начала одеваться.
- Куда ты так торопишься? - спросил он. - Что случилось?
- Я не могу. Не могу бросить мать и отца.
- Неужели они так нежно любят тебя, что жить без дочери не смогут?
- Они нуждаются во мне.
- Черт подери, Батта, да они взрослые люди и могут позаботиться о себе.
- Когда мне было всего семь лет, может быть, они и могли, - возразила она, - но когда мне исполнилось двенадцать, все изменилось. На меня можно было положиться.
Я прекрасно справлялась со своими обязанностями. И они бросили притворяться взрослыми, они забыли, как это делается, Аб. Я не могу уйти и жить счастливо, зная, что без меня они медленно умирают.
- Можешь. Потому что если ты не уйдешь, то в скором времени умрешь сама. Я возьму тебя с собой, Батта, мы примем сомек сегодня же. Ты проведешь во сне пять лет, а когда проснешься, окажется, что они снова научились заботиться о себе. Ты навестишь их и лично убедишься, что все в порядке.
- Откуда у тебя такие деньги?
- Не деньги главное в этой замечательной империи, - ответил Абнер Дун. - Власть.
- Когда я проснусь, их, может, уже в не будет живых.
- Может. Тогда ты им точно не понадобишься.
- Я буду чувствовать себя виноватой перед ними, Аб.
Эта вина уничтожит меня.
Но Абнер Дун умел убеждать. Вскоре она опустилась на столик на колесиках, он надел ей на голову шлем для сна и включил запись. Все ее воспоминания, вся ее личность, все надежды и страхи оказались на кассете, которую Абнер Дун подбрасывал на своей ладони.
- Когда ты проснешься, я верну содержание этой кассеты в твою память, и ты даже не поймешь, что проспала пять лет.
- И если что-нибудь сейчас произойдет, сомек все равно сотрет воспоминания об этом, да? - немного нервничая, улыбнулась она.
- Верно, - кивнул Дун. - Я могу изнасиловать тебя, сотворить любую грязь, а когда ты проснешься, ты по-прежнему будешь считать меня джентльменом.
- Никогда тебя таковым не считала.
- А теперь давай Спать, - улыбнулся он.
- А ты?
- Я же говорил, у меня еще дела, я присоединюсь к тебе через год. И буду на год старше, когда проснемся. Мы подпишем брачный контракт - а если ты настаиваешь, можно и не подписывать - и начнем новую жизнь. Договорились?
Тут она разрыдалась, постепенно ее всхлипы приобрели истерические нотки. Он обнял ее, начал укачивать, как младенца, спросил, почему она плачет, попытался понять, что такого он натворил, но она лишь отвечала:
- Ничего. Ничего.
В конце концов он достал из ящика бутылку с сомеком (но ведь частное владение сомеком запрещено! Запрещено законом...) и иглу и повел ее к столу. Однако она вырвалась и отбежала в другой конец комнаты.
- Нет.
- Почему?!
- Я не могу бросить родителей.
- Но ведь ты тоже имеешь право на личную жизнь!
- Аб, я не могу! Неужели ты никак не можешь понять?
Любовь - это не просто когда тебе кто-то нравится. Я не люблю своих родителей. Но они доверяют мне, они ищут во мне опору.., проклятие, я и есть их опора, и я не имею права просто отступить в сторону, позволив им упасть.
- Имеешь! Любой на твоем месте поступил бы так! Ты посмотри, что они из тебя сделали, они искалечили тебя, а ведь у тебя есть собственная жизнь.
- Кто угодно, но не я. Я, Батта Хеддис, не отступаю.