Выходило, что халианские пираты положили глаз на Эйре и "всякий, у кого голова на плечах, должен сам о себе позаботиться".
Эта жуткая сказочка, поведанная в баре лошадников такими, как Кеннеди и трое его заросших щетиной приятелей, казалась обычной пьяной болтовней. Но тут Кеннеди познакомил его с каждым из трех по отдельности, и оказалось, что один из них с другой планеты.
- А мне-то что? - спросил Инглиш, глядя на черные волоски у себя на запястье, которые неопровержимо доказывали, что он - недочеловек. Все правители Эйре, все чиновники в Корке, все Диннины были рыжими и веснушчатыми. Бог возлюбил веснушчатых. А все остальные на Эйре были не лучше зверей полевых.
- А то, - сказал инопланетник, такой же смуглый, как Кеннеди, но голубоглазый, как сам Инглиш. Не ответ, но утверждение. И тут Инглиш вспомнил его фамилию: Смит.
Смит наклонился поближе и пригвоздил Инглиша взглядом, как стальные наручники.
- Нам бы пригодился человек вроде тебя - кто-то в Доме Диннинов. Для разведки. Карты. Распорядок. Инфо изнутри... Ночные разговоры в полезных постелях...
Взвизг стула, отодвинутого Инглишем, заглушил все остальное. Возможно, это так на него подействовало из-за вины, которую он постоянно ощущал. Кто-то заглянул ему в голову, услышал его молитвы, решил, что он тот, кто им требуется. Мальчик, который так горячо и так долго молился, чтобы прилетели Хорьки и наподдали по благородным задницам Диннинов, сволочей из сволочей... А может, это ловушка, уловка, чтобы проверить его верность? Никакой верности он не чувствует. Ну и что? Чему ему быть верным? Он не мазохист, не грелка в постели. Он человек. Но стать предателем?
Он не успел допить пиво и уйти, как в его запястье вцепились пальцы, и Кеннеди потребовал: "сядь, да сядь же", - и тянул его за руку так, что ему оставалось либо затеять драку, либо сесть.
Инглиш знал, чем обернется для него драка. Какие у него шансы против мужчин вдвое его старше и тяжелее? Явятся констебли, и он же окажется виноватым, потому что у Кеннеди есть деньги - у Кеннеди всегда есть деньги - и он не местный, а Инглиш последняя тварь, чужак, ставший конюхом Диннинов. Диннины будут решать, внести за него залог или нет. Ну, раз до стипльчеза на Кубок Диннинов остается три недели, они скорее всего его выкупят. Но тогда он лишится сносной еды, того, что считается привилегиями, и с него всю шкуру спустят. Так что он еще долго будет стискивать зубы, садясь на стул или в седло.
А потому он сел, пока еще мог, пока его задница не покрылась кровоточащими рубцами, и сбросил руку Кеннеди, будто и не боялся вовсе. А потом сказал:
- Значит, ты хочешь еще чего-то добавить о том, к чему клонишь? А что, если я отвечу "нет"?
- Не ответишь, - сказал Кеннеди не столько ему, сколько инопланетнику Смиту и двум остальным, которые словно плевать на него хотели, и Инглиш внезапно понял, каким будет ответ на его вопрос.
И Кеннеди неумолимо произнес этот ответ:
- Диннинов ты вряд ли так уж обожаешь, малый. Но вот старину Гордость Кельтов ты любишь.
Инглиш только уставился на него, и угрозы его лошади продолжали сыпаться:
- След иглы не обнаружить. Жидкость в коленную чашечку. Во время скачки колено разлетается вдребезги, лошадь пристреливают, а вина - твоя. А то...
- Я тебя слушаю, - сказал Инглиш. А что ему оставалось? Могучий гнедой по кличке Гордость Кельтов был стригунком, когда Инглиш стал конюхом. Вместе они попали в Дом Диннинов. Оберечь коня, не сообщив все Диннинам, он не мог, да и тогда... Он словно увидел, как жестокие губы Олтона Диннина складываются в улыбку предвкушения, пока он пытается объяснить, с какой это стати он очутился в обществе людей, способных на такие угрозы.
Сделка вначале была простои. Держи ухо востро. Слушай про политику.