Какие еще таинства ты намерен упомянуть, приемыш? И зачем только я не удавил тебя в тот злополучный день, когда ты появился у нас впервые? Зачем отнял тебя у безымянных, зачем не позволил бить, зачем помешал забить тебя до смерти?
- ...хуже всего то, что солгавших так много. С каждым годом все больше и больше. Теперь с первого круга первого Посвящения не сходит почитай что, ни один... зато на втором круге все больше тех, кто сам второго Посвящения не пройдет...
Нет, но как ты узнал? Как сведал? И как ты смеешь говорить об этом так спокойно? Как смеешь говорить прямо-таки моими собственными словами, словно любимый ученик, повторяющий за учителем урок новым безымянным, невольно копируя его манеру? Как ты посмел говорить заемными словами о чужой боли?
- Убедились? - Хасами вернул затычку на место, потом коснулся зеркала кончиком пальца, и изображение погасло. Опустевшее зеркало маслянисто лоснилось, словно глаз сытого чудовища.
- Ах ты мразь, - прошептал Хэйтан, не в силах глаз отвести от зеркала. - Ну погоди же. Клан тебе этого так не оставит.
- Клан, - усмехнулся маг одними кончиками губ. - Как видите, его величество отчего-то весьма заинтересован в секретах клана... этих или каких-либо иных... так стоит ли упорствовать? Вашему ученику разговорчивость уже ничем не поможет... он все равно что труп... а вот вы могли бы сохранить себе жизнь.
Он распахнул дверь, выглянул наружу и жестом подозвал замерших навытяжку возле входа стражников.
- Подумайте покуда у себя в камере. - Маг приподнял брови и помолчал немного. - Хотя... нет. Не в своей. В соседней. Чтобы лучше думалось.
Хэсситай ничего не понимал. Сначала его впихнули в камеру пыток, где за работой палачей наблюдал какой-то багроворожий толстяк, настырно повторяющий слово "поковырять" во всех возможных грамматических формах. Потом Хэсситая поспешно вызволили из лап палачей и препроводили в другую камеру - тоже не особо уютную, зато явно предназначенную только для него одного: еще и палача камера бы просто не вместила. Не успел он пересчитать, все ли зубы во рту целы, как ему принесли еду - но едва он принялся хлебать мутное варево, как за узником снова явились тюремщики, извлекли его из камеры и снова отдали допросных дел мастерам. На сей раз обрабатывали его недолго, причем скорей эффектно, нежели эффективно. Ему даже не было нужды прибегать к помощи того самого транса, который так славно выручил его во время первой обработки. Покуда он гадал, что бы все это значило, его подняли со скамьи, завязали ему глаза и сноровисто куда-то потащили. Не прошло и получаса, как изумление Хэсситая достигло всяких мыслимых пределов, ибо глаза ему завязали вовсе не за тем, чтобы скрыть от него тайны тюремных или дворцовых входов-выходов. Вовсе нет! Какими бы замысловатыми путями его ни водили, а Хэсситай был твердо убежден, что возвращается он к той самой допросной камере, из которой его так недавно вывели. Что за притча? Полно, да не ошибся ли он? Нет, не ошибся... и длина пройденного пути, и слабое дуновение из открытых там и сям дверей, и запахи, и именно такой, а не иной отзвук шагов - все подтверждает эту несомненную истину: сколько он ни петлял, а вернулся все к той же камере... зачем?
Зачем, зачем... к той же, да не в ту же. Хэсситая провели мимо пыточной камеры, втолкнули в соседнюю, приковали к стене крепко-накрепко у Хэсситая мигом лопатки замерзли от соприкосновения со стеной - и только тут сдернули с глаз повязку.
Хэсситай огляделся по сторонам. Напротив матово поблескивало большое, во всю стену, темное зеркало. Возле зеркала на удобном сиденье, устеленном чистыми новыми циновками, обретался разодетый в парчу и паутинный шелк человек.