Маэлох знал, что ему никогда не понять, что тут произошло, но ему, которому, как и его прародителю, приходилось иметь дело со смертью, не следовало так изумляться.
- Она пела? - спросил он.
- Пела, пела, - Дахут яростно закивала головой. - Она рассказывала мне о море.
- И что она тебе рассказывала?
- Я помню. Хочешь послушать? - Она запела дрожащим детским голоском, и полились слова и мелодия. Эту песню она не могла слышать в Исе.
Глубока, глубока, спит застывшая вода.
В океане чудо-рыба проплывает в никуда.
А о чем же все мечтают, когда сумерки пылают?
Лишь тюлени все узнают, все узнают, как всегда.
Далека, далека нам вечерняя звезда.
Шторм идет, гуляет ветер
И дождливы облака.
Лишь тюлени все заметят, все заметят,
как всегда.
Высота, высота - вверх в ночные небеса.
А в глубоком океане бурно плещется вода.
И белеющая пена изменяет все цвета.
Лишь тюлени, как обычно, в море будут
жить всегда.
III
Последние три года Грациллоний раз в месяц открывал заседание суда. В это время любой мог свободно войти в королевский дворец, послушать судебное разбирательство или подать ему жалобу, которую низшим властям не удалось решить. Он выслушивал каждого по очереди и по-военному быстро выносил решения. У него не было ни времени, ни терпения вдаваться в подробности, хотя он старался быть справедливым. В спорных случаях он обычно разрешал спор в пользу более бедных. Они быстрее отступались, чем богачи.
Обстановка была впечатляющая. Скамейки были расставлены ярусами так, чтобы слушатели могли видеть трон, на котором восседал король в малиновом платье с вышитым на нем золотым кругом, на его груди покоился ключ, на коленях лежал молоток. За столом слева от него сидел протоколист, записывающий каждое слово, справа находился правовед, перед которым лежал свиток с записанными на нем законами Иса.
Позади них стояли четыре легионера в полном боевом снаряжении; за ними возвышались изображения Троицы, Тараниса-отца, Белисамы-матери и бесчеловечного бога Лера.
В тот день за окнами лил дождь. Свечи в настенных подсвечниках и лампы на столах едва горели на сквозняке. Народу пришло больше, чем обычно, должно было слушаться печально известное дело. В воздухе стоял стойкий запах мокрой шерстяной одежды.
Грациллоний слушал истцов в порядке пребывания. Нагон Демари возмутился, а возничий Доннерх расхохотался, узнав, что им придется ждать, пока не рассмотрят дела людей из низших слоев общества. Одна пожилая женщина заявила, что ей не нужно милосердие галликен, поскольку вдова ее сына сама может выплачивать ей пособие, раз ее сын умер; сопоставив цифры, Грациллоний постановил в пользу старухи. Мужчина, обвинявшийся в воровстве, привел с собой друзей, показания которых члены суда сочли ненадежными, и заявил, что в ночь, когда было совершено преступление, он был с ними; Грациллоний отпустил его за недостатком улик, но предупредил, что в следующий раз он не примет это во внимание. Моряк заявил, что капитан наказал его за малую провинность шестью ударами плетью, и он хочет получить компенсацию за несправедливое наказание; допросив нескольких человек из команды, Грациллоний сказал:
- Тебе повезло. Я бы тебе всыпал девять ударов.
Теперь настало время Нагона Демари, советника по труду среди суффетов, и Доннерха, сына возничего Арела. Нагон долго говорил о благотворительности, которую он оказывал при организации гильдии моряков Иса, о подъеме торговли, которая расцвела благодаря мудрости короля Граллона. Во время своей речи он то и дело морщился, строил гримасы: приземистый мужчина, с холодным взглядом, который, несмотря на аристократическое происхождение, был рожден в бедности и вскарабкался на вершину, заняв место в Совете.
- Пропустим это, ближе к делу, - прервал его Грациллоний.