От них бежал! Чтоб не пропали даром, чтобы писать, писать, писать!.. Да, он работал, точно одержимый, себя не вправе упрекнуть. Но что случилось? Мертвого младенца он к жизни возвратил в иные времена, когда он сам - как человек, творец и гений - был неуместен, выглядел шутом. Да, каждой глупости - своя обитель, и каждому поступку свой отведенный час... Час миновал давно... И новым поколеньям он дорог именно как сын ушедших дней. Он к ним прикован, впаян в них, а вне их лишь нелепо притязает на то, что было, - там, где нет... Его нет - и его эпохи. Бежать назад? Но те тринадцать лет... Едва они вернутся, - он вмиг утратит, что имел... Перечеркнуть все сделанное ныне... Нет-нет, он слишком стар, чтобы принять удар судьбы, смириться с ним и страсть свою умерить. Надежда в нем не умерла... Быть может, люди все поймут и примут, и оценят, как подобает, поздние плоды его трудов, ума и мастерства. Надежда... Кнут победителя и цепь рабов. Какими силами тебя заставить для счастья общего сломать судьбу? Он стар, назад дороги - нет... Там, позади, молчание и муки. А здесь? Тринадцать лет... Там - здесь... Какая разница, по сути? Нет, не решить ему вопрос. Сил не хватает, остроты ума... Ничто, увы, не бесконечно. Немеют ноги, звон в ушах, и сердце бьется чуть заметно... Как душно! Тьма в глазах... Где я? Мне снится все или на самом деле я слышу эти голоса?! Кто там? Не может быть! Я вас не звал! Уйдите, призраки немые! А голоса? Я сам за вас произношу слова? Не может быть! Химеры близкой смерти... Прочь, уходите! Нет, не слышат... Идут сюда. О, боже мой! Отелло, Ричард, Яго, Макбет, Лир, Полоний - сколько их!.. А вот Офелия, Ромео и Джульетта, Катарина... Что, смеются? Над кем? Неужто надо мной? Но почему? Ведь вас я создал и вам дал бессмертие - всем, всем... Себя лишь обделил. Лишь я в грядущее живым войти не смею. Останется молва да память: был такой, писал трагедии, комедий не чурался. Сам умер - в год такой-то, но мысль его по-прежнему жива... Нет, погодите! Ведь я умру сейчас... А как же прошлое? Год смерти - не известен? Жил человек - и вдруг пропал? Какая глупость! Быть того не может! Не пропадают люди - их теряют... Так, значит, сам себя я потерял? Вот это новость... Господи! Они опять в движеньи... И снова - ближе, ближе, ближе... Из тьмы веков... Все, как один... Безумцы, палачи, тираны, страдальцы, плуты и шуты... Где я? Спектакль или явь? Все это... Но тогда - где зрители? Не вижу зала! Не вижу лиц, которые следят, как движется трагедия к развязке. Или я сам смотрю, а мне дается представленье? А может, так: и зал, и сцена соединились, не поймешь, где что?.. Тогда скорей - переодеться, чтоб стать иным, не быть причастным к этой драме, и снова - в путь. Как?.. Вновь бежать? Нет сил... Пускай кривляются тираны и пусть к шутам вся мудрость снизойдет. Уродов мир плодит - они же мир лелеют... Да будет так! Я не судья. Я лишь беглец, которому отказано в ночлеге. Тринадцать лет!.. И все впустую. Смешно сказать. И здесь, и там... А ведь История... в борцы произведет!
Пустая сцена, как больничная палата, откуда вынесли кровати, тумбочки, убрали с подоконников цветочные горшки, и лишь одна кровать осталась - в самом центре - под горящей лампой, так что видно все...
Пустынный зал, где лишь один актер, и сцена, полная народу...
Спектакль, игра...
И тут вошел Кристофер Марло.
Он огляделся, щурясь одним глазом от яркого света, и не спеша направился к кровати, на которой, как на смертном одре, возлежал Шекспир.
У изголовья он остановился.
- Ну, что, Уильям, ты доволен своей судьбой, делами, славой?
- Оставь меня. Не видишь разве - умираю.
- Вот как? А сам сочинил текст моей роли, вручил мне и велел зубрить... Чтоб не единой сбивки не случилось.
Шекспир закрыл глаза и горько усмехнулся:
- Наверное, я сделал глупость, введя тебя в спектакль.
- Вот уж не знаю, - покачал головой Марло.