Будешь говорить?
Охранник небрежным движением захватил щеки Мерецкова. Челюсти раздвинулись, словно готовые извергнуть ответ. Мерецков стремительно залился меловой бледностью. Через секунду мучитель отпустил его.
Второй встал, с наслаждением потянулся. То, что он почти двухметрового роста, Мерецков заметил раньше, но только теперь бросились в глаза непропорционально длинные, свисающие едва не до колен руки, покрытые редкой шерстью. Тяжелые плечи расправились, готовые к хлесткому, внезапному удару. Мерецков ощутил себя таким же слабым и беззащитным, каким пришел в блатной мир лет десять назад, вооруженный лишь хитростью, знанием логики, да тайных извивов человеческой психики. Тогда, в начале карьеры "авторитета", его часто занимал вопрос, зачем, собственно, он сюда сунулся и не есть ли это ошибка, могущая оказаться роковой. По мере становления сомнения рассеялись, а "убирать" соперников со своего пути стало делом обыденным. Но теперь он вновь был наг и беспомощен, а другой, оказавшийся хозяином положения волей обстоятельств, смотрел на него с кровожадной ухмылкой.
- Колеблешься, Костя, темнишь. Все сомнительное будет проверено. Дань, говоришь, на этот раз не успел собрать? Не расстраивайся, мы соберем. Пошлем шестерок. Записочку Грызину напишешь, чтобы все сполна отдал, а если что не так - уж извини. Крысы в штольнях будут довольны.
Мерецков не стал перебивать Второго. Лицо его, словно схваченное судорогой, кривилось в жалобной улыбке.
- Какие мы ни есть, но воевать нам привычнее, чем шкуру с торгашей драть. Нас вера ведет. Короче - напишешь письмо, потом посидишь, обдумаешь, что и как...
- До утра? - вскинулся Мерецков, но тут же снова перешел на ровный, рассудительный тон.
Но его уже не слушали. Второй устало потер виски и впервые за все это время сделал жест - вяло, с презрением отмахнул крупной кистью.
- А для тебя все едино - что утро, что вечер. Тут один свет в окошке - я. Пошел вон!
Вновь Мерецкова волокли осклизлыми коридорами, освещаемыми только пыльными лучами фонарей конвойных.
Дверь в известняковой стене он не заметил даже после того, как в нее уперся луч фонаря переднего конвоира. С лязгом отошла полоса засова, утопленного в массивный металл. Дверь оказалась настолько узкой, что Мерецков усомнился - удастся ли протиснуться. Уж очень не хотелось, чтобы "помогли".
- Выходи! - рявкнул верзила.
В проеме мелькнула тень, и Мерецкова едва не сбил с ног тощий изможденный мальчишка со спутанными длинными волосами. Он двигался проворно, но какими-то нервными рывками, прерывисто дыша. Мерецков боком втиснулся в пещеру, дверь с железным гулом захлопнулась, и наступила полная тьма. Однако он успел разглядеть нечто походившее на лавку, оказавшееся широким бревном. Сидеть на нем было полегче, чем на холодном каменном полу.
Ему никак не удавалось отключиться, спрятаться в забытье. Сколько времени он терзался мучительными раздумьями - неизвестно. Золотая "омега" с браслетом нашла новых хозяев.
Казалось, протекла вечность, пока снова с визгом отворилась дверь, впуская в мрачную пещеру трепещущий свет, а с ним - изломанную, всхлипывающую полудетскую фигурку. Мальчишка ориентировался в темноте, он довольно быстро, даже не задев вонючий бак, добрался до бревна и рухнул на него.
- Ты кто? - Мерецков всегда старался сразу определиться.
Всхлипывания не прекратились, но стали перемежаться словами.
- Кто-кто! Тебе от этого легче, что ли?.. Сима я. Видал, как меня выводили? Вот это я и есть. И тебя мне на свету хорошо видать было... Я к темноте привык. Не хочу на свет, чего там хорошего - лупят как собаку...
- Кто лупит? - спросил Мерецков, надеясь разузнать хоть что-то новое.
- А то не знаешь... Тебя пока еще не били, а мне больно. Попробуй.