Нестерпимо хотелось просто спросить: «ты кто?», но шаман, и не поверяя логику интуицией, понимал, что не получит ответа, сейчас — не получит, и потому не следует спрашивать. «Хорошо, — подумал он, — хорошо. Оставим это пока».
Повисло молчание.
— Жень, — наконец, негромко сказал Ксе. — У тебя… когда-нибудь был дом?
— Был, — односложно ответил тот.
— А… родители?
Жень опустил голову еще ниже.
— Папка.
— Был?
— Был.
— А мама?
— Она… давно умерла. Когда я родился.
— Тебя отец вырастил?
— Да.
— С ним что-то случилось?
— Он умер, — почти зло сказал Жень и добавил: — От передоза.
Ксе замолк. С пеленок сына растил отец-одиночка — и вырастил здоровым, спортивным парнем. Трудно поверить, что такой человек мог сесть на иглу. Но, давя в груди горькую ярость, через силу сынуточняет . Зачем? Шаман хорошо различал чувства. Если бы Жень стыдился и ненавидел отца, это стало бы каким-то объяснением — но он не стыдился.
Он хотел мстить.
…Жень резко выдохнул и сказал:
— Вообще-то его убили.
— Жрецы? — уронил Ксе задумчиво, и понял, что попал в точку: не с догадкой, это было несложно, а с минутой, когда следовало догадаться.
— Да, — сказал Жень.
И содрогнулся от ненависти.
— А теперь им нужен ты?
— Да.
— Жень, — Ксе подался вперед, ловя его взгляд. — Что это за жрецы? Что вы с папкой им сделали? Что они хотят с тобой сделать?
Жень приподнял голову, все еще глядя в пол. Его била крупная дрожь, лицо было бледным, с посеревшими губами, ноздри раздувались от учащенного дыхания.
— Убить, — беззвучно ответил он.
— Почему? — настаивал Ксе. — Зачем им нужно тебя убивать?
И в переносицу ему вперились неожиданно ясные глаза.
— По приколу, — с внезапной злобой выплюнул Жень.
— Что? — опешил Ксе.
— Что слышал, — подросток встал, грохотнув стулом.
— Жень, это не шутки, — шаман покачал головой.
— А я не шучу. Все. Я сказал.
Он дошел до дверей и вспомнил, что сказал не все. Тряхнул русой гривой, обернулся и процедил оторопелому Ксе:
— Мне все равно, куда идти. Поэтому я пошел с тобой. Захочу, и уйду. Ты никто. Я тебе отчитываться не буду. Можешь хоть сдать меня, если хочешь, все равно ты не знаешь, кому сдавать, и я успею слинять, понял? Мне плевать. И ни хрена ты меня не остановишь.
Ксе сидел на стуле и в задумчивости ковырял кухонным ножом дорогую скатерть. Под ней было лаковое дерево, еще дороже, и ему тоже грозил ущерб. За стеной, в сандовой гостиной, разливался на все лады телевизор: озлобленный Жень смотрел MTV.
Ксе думал о жрецах, о Матьземле, о психованных подростках с не по возрасту четким рельефом мышц, и о том, что давно пора позвонить деду Арье. Деду, деду надо было звонить сразу, как только вошли. Почему Ксе так сглупил, взялся строить из себя дознавателя, к каковой роли никогда не ощущал склонности? Особист драный. Парню если с кем и надо было поговорить, так это с подростковым психологом, из службы телефона доверия. Дед бы смог сойти за психолога, по обширности знаний, богатству жизненного опыта и природному обаянию, а не ты, стручок…
Шаман вздохнул.
Молчи, Ксе, за умного сойдешь.
Но насколько же он неуравновешен, Жень, как его мотает из стороны в сторону, от животного ужаса к сарказму и холодной злости… и взгляд, взгляд боевой машины. Руку дать на отсечение, что истерика Матьземли как-то связана с этим, нечего и спорить, но какое должно быть промежуточное звено? Где ответ на вопрос «почему»? Кто он, что он такое, этот Жень? Чем занимался его отец? Во что превратил сына?
Ксе положил нож и встал.
Он решил извиниться. Сказать Женю, что не хотел влезать в душу, а всего лишь перестарался в желании помочь.