- Это было давно. Канарейки. Да, да. У меня были. Замечательные. - В тысяча девятьсот двадцатом году, - продолжала она шепотом, - в тридцатом, в тридцать первом... - Шепот стал едва слышен.
Видно, на этом время для нее остановилось. Дальше просто наступало еще одно утро, проходил еще один день.
- Они пели. Господи! Как они пели. Но никто не заходил купить. Почему? Не продала ни одной.
Я огляделся: в дальнем углу стояла птичья клетка и еще две высовывались из шкафа.
- Простите, - тихо прошелестела старуха. - Совсем забыла снять с окна эту вывеску...
Я подошел к клеткам. Моя догадка подтвердилась.
На дне первой я увидел обрывок древней, как папирус, газеты "Лос-Анджелес тайме" за 25 декабря 1926 года:
"ВОСШЕСТВИЕ ХИРОХИТО НА ПРЕСТОЛ.
Сегодня днем молодой двадцатисемилетний император..."
Я перешел к другой клетке и прищурился. Меня захлестнули воспоминания о студенческих днях со всеми их страхами:
"БОМБЕЖКА АДДИС-АБЕБЫ Муссолини празднует победу. Хайле Селассие заявляет протест..."
Я закрыл глаза и постарался отмахнуться от этого давнего ушедшего в прошлое года. Вот когда, значит, перестали шуршать перья и смолкли трели. Я вернулся к кровати и к тому иссохшему, никому не нужному, что лежало на ней. И снова услышал свой голос:
- Вы когда-нибудь включали по воскресеньям утреннюю передачу "Час канареек со Скалистых гор"?
- С органистом? Он играл, а канарейки - их была целая студия - подпевали! - радостно воскликнула старуха, от приятных воспоминаний ее плоть словно помолодела, голова слегка приподнялась, глаза блеснули, точно осколки стекла. - "Когда в горах весна".
- "Милая Сью", "Голубые небеса", - подхватил я.
- О, они были прелестны! Канарейки. Правда?
- Прелестны. - Мне в то время было десять, и я старался понять, как эти чертовы птицы умудряются так верно вторить музыке. - Я тогда сказал маме, что клетки, наверно, выстилают дешевыми нотами.
- Похоже, вы были неглупым мальчуганом. - Голова в изнеможении упала, старуха закрыла глаза. - Теперь таких не бывает.
"И никогда не было", - подумал я.
- Но на самом деле вы ведь пришли, - опять прошелестела она, - не из-за канареек?..
- Нет, - признался я. - Я насчет того старичка, что снимал у вас...
- Он умер.
Я не успел ничего спросить, как она спокойно продолжила:
- Я не слышала, как он возится внизу на кухне, со вчерашнего утра. Ночью тишина мне все объяснила. Когда сейчас вы открыли дверь внизу, я так и знала: кто-то идет с плохими вестями.
- Сожалею.
- Не стоит. Я его совсем не видела, разве только на Рождество. За мной ухаживает моя соседка, приходит два раза в день, поправляет постель, приносит еду. Значит, он умер, да? Вы хорошо его знали? А похороны будут? Там на бюро пятьдесят центов. Возьмите, купите от меня букетик.
Денег на бюро не было. И бюро тоже не было. Но я сделал вид, будто есть и то и другое, и сунул в карман несуществующие центы.
- Приходите через шесть месяцев, - прошептала она. - Я тогда поправлюсь. И снова буду продавать канареек, и... Вы смотрите на дверь? Вам надо идти?
- Да, мэм, - виновато сказал я.