КОМОВ: Успокойся, твоему ненаглядному ничего не грозит. Законных оснований изолировать прогрессора нет или почти нет. Через пару дней его отпустят.
ГЛУМОВА (виноватым голосом, отводя взгляд от объектива видеофона): Геночка, я еще не рассказала тебе одну вещь. Там в музее я сделала… Такая была злая, совсем голову потеряла. Ты же знаешь, со мной такое часто случается… В общем я растоптала его детонатор.
Теперь разъярился Комов. Кажется, будь она рядом – разорвал бы в мелкие клочки. Комов очень концентрированно вывалил на собеседницу все неприятные слова, сохранившиеся в нормативной лексике и стремительно приближался к эфемерной грани, отделяющей стандартный запас слов от области нецензурных высказываний.
– Идиотка! – орал он, размахивая кулаком. – Ты его погубила, истеричка несчастная. Только гадить умеешь, как тогда на Ковчеге!
– Ты знаешь, почему я сделала это на Ковчеге, – сказала Майя вызывающе. – Это даже старый хрыч Дювивье знает! Если такой умный – скажи, что теперь будет с Левой.
– Понятия не имею, – буркнул взъерошенный и невероятно злой Комов. – Никто этого не знает. Может быть, даже сами Странники – и те не знают.
– Я не прощу себе, если с Левой что-нибудь случится по моей вине, – она снова захлюпала носом. – Даже не представляю, что я тогда сделаю.
– Вот и начинай потихоньку представлять, – мрачно посоветовал Комов. – Что-нибудь обязательно случится.
Он не стал говорить, что в связке «подкидыш-детонатор» гибель одной компоненты, как правило, сопровождается аналогичной неприятностью с другим участником этого парного симбиоза. Наверняка знал о столь важном обстоятельстве, однако вслух не сказал. Может быть, не хотел пугать Майю, а может, она тоже была посвящена в такие нюансы. Мысленно Максим сделал следующую зарубку, регистрируя очередную нелогичность, всплывшую в ходе этого в высшей степени любопытного разговора. Впрочем, он резонно предполагал, что на самом деле тут наверняка имелась какая-то логика, но только последняя ему, Максиму Ростиславскому (ныне Каммереру), была непонятна.
Комов явно говорил неискренне, либо не разбирался в ситуации. Например, он напрасно считал, что Гурон и прочие Подкидыши обречены на бесплодие. Конечно, кроманьонцы принадлежали к другому биологическому виду и сильно отличались от современного человека, над которым за последние два столетия хорошо поработали генетики. Тем не менее проблема относилась к числу решаемых. Например, тот же Корней Яшмаа прошел курс хромосомной терапии, после чего у него родился сын. Сомнительно, чтобы Комов не знал об этом…
А разговор, записанный «прогнозистами», явно миновал кульминацию и теперь близился к финишу. Комов не очень настырно пытался успокоить Глумову, та продолжала взбрыкивать, а под самый занавес сообщила как бы между прочим:
– Да, кстати, если тебе интересно… Они интересуются отцом моего мальчика.
По лицу Комова мелькнула неуловимая гримаса. Следопыт пожал плечами и пробурчал невнятно:
– При чем тут это… Ладно, мы заболтались. Утро вечера мудренее.
Голограммы погасли. Сначала отключился от связи Комов, потом вырубился видеофон Глумовой. Сикорски и Дювивье придвинули поближе кресла и принялись перешептываться. Глаза стариков азартно сверкали, конфиденциальный обмен мнениями неприлично затягивался. Максим с Тахоргом нетерпеливо переглядывались, но крепились и, от безысходности, закатили ностальгический диспут, вспоминая добрые старые времена и общих знакомых по Саракшу.
Наконец Экселенц, кряхтя, поднялся и задумчиво проговорил в полный голос:
– Комов – фанатичный охотник на Странников. Такой пойдет на все, лишь бы взять их след.