Иногда я вспоминаю композитора, год написания, название и диктую в микрофон, иногда историю написания произведения, чаще только название или композитора. О некоторых вещах ничего не помню, кроме самой музыки. Не успеваю кончить одну, как в мозгу уже звучит следующая. Вчера играл классику. Баха, Моцарта, Вивальди, Чайковского. Переключал орган с клавесина на скрипку, с рояля на семиструнную гитару. Орган - чудо! Одно движение хвоста (регистры удобней переключать хвостом), и виола помпеза превращается в арфу, саксофон, английский рожок или барабан. Сегодня попробовал записывать произведения для нескольких инструментов или голоса и сопровождения. Записываю сначала один инструмент. Потом пускаю запись на наушники, записываю следующий. Подпрыгивая от нетерпения, играю 142 такта паузы на последнем, каком-нибудь геликоне. А в висках уже стучит новая мелодия.
Пятый день музыкального запоя. Только что записал песню голосом Барбары Стрэйзон. Где-то семидесятые или восьмидесятые годы XX века. Даже названия толком не помню. Что-то насчет женщины и любви. Прослушал, хотел подправить одно место, и сорвал голос. Подошел к зеркалу, увидел себя. Глаза ввалились, красные. Нос сухой. Левое веко дергается. Когда же я спал последний раз? Напиваюсь воды из-под крана и ложусь. Прямо на пол, не отходя от умывальника. Последняя мысль - хорошо, что линолеум мягкий.
БИОРОБОТ
- Лира, не буди меня, пожалуйста. Я устал.
Это мой голос? Сипение проколотой шины.
- Мастер, с тобой все в порядке?
- Анна? Ты? Что случилось? Эпидемия? - поднимаю голову и оглядываюсь. Анна в легком скафандре, как космонавт. Стоит передо мной на коленях. За ней - Лира. Мордашка заревана, опухшая. Тут же встревоженный Тит. Двери вскрыты с помощью сварочного пистолета. Были двери... Ах, да, я же их запер изнутри, чтоб не мешали записывать. И отключил все каналы связи. За дверьми - столпотворение. Мерлин пытается отогнать любопытных.
- Ты заперся неделю назад. Ни на что не отзывался. Мы стучали и в дверь и в стены. Сначала от тебя шла в компьютер информация, а последние два дня совсем ничего.
- Я записывал музыку и очень устал. Кажется, четыре дня не спал. Или пять. А почему ты в скафандре?
- Ты разве забыл? Карантин. С тобой точно все в порядке?
- Не совсем. Голос сорвал.
Анна встает, поднимает Лиру и тянет за собой в коридор.
- Ты слышала? Он устал! Мы себе места не находим, а он дрыхнет! Крокодил пернатый! Ух, что я с ним сделаю! Он у меня будет на коленях прощения просить! И не получит!
- Анна, ты не понимаешь, тут какая-то тайна. Коша пять дней без перерыва работал, я чувствовала. Значит, это очень важно.
Голоса удаляются по коридору. Выходит, я пять суток работал, потом двое спал. Подхожу к зеркалу. Ребра болят. Отлежал. Кожа свисает складками, мослы выпирают.
- Ну и напугал ты нас, - говорит Тит. - Ломаем дверь, а ты на полу лежишь как мертвый. Лира третий день не спит, с ума сходит. Это на самом деле так срочно было, то, что ты делал?
- Подожди, Тит, дай подумать. Нет, конечно, нет. Времени - вагон. Что же со мной было? Как с цепи сорвался... Дай, я сначала поем, подумаю, а потом все расскажу.
Идем в столовую. Какая-то добрая душа уже накрыла для меня стол. Вызываю главный компьютер, включаю запись своей музыки и начинаю есть. Точнее - жрать. С сопением, урчанием и чавканием. В дверях - толпа. Знаю, что веду себя неприлично, но ничего не могу поделать. Глотаю все подряд, обжигаясь и не прожевывая. Выхожу из столовой с набитым брюхом и неутоленным чувством голода. В коридоре ждут Анна с Лирой.
- Наелся, куцехвостый? Идем, отчитываться будешь. - Анна хватает меня за складку шкуры и тащит в экранный зал.
- Так чем же ты пять суток занимался? - начинает она допрос, когда все рассаживаются.
- Музыку записывал, - выясняю у компьютера, что за пять с небольшим суток я записал 53 часа непрерывного звучания.