В каждом городе найдется магазинчик, рассчитанный на филателистов. Ну а более точные адреса найдем, когда выяснится ваш маршрут. Они есть и в каталогах, и в специальных журналах. Время терпит.
- Почему это оно терпит? Или у вас его слишком много? - послышался позади грудной женский голос.
К столу подходила девушка с оттенком явно не русской, скорее цыганской прелести в худощавом лице, с коротко подстриженными волосами и большими гранатовыми серьгами в ушах.
- Что-то вас слишком много, мальчики, - сказала она, протискиваясь между стульями.
Челидзе встал.
- Самое главное, я здесь, Лялечка. И давно жду.
Чачин тоже встал, пропуская девушку на место рядом с Челидзе. На своих очень высоких каблуках она была ниже его всего на несколько сантиметров, а он измерялся ста восьмьюдесятью с гаком.
- Познакомьтесь, - сказал Челидзе, - Лялечка. Она же Оля. Фамилия несущественна, место работы тоже несущественно, а существенны только ее внешность и острый язык, с которым вы сейчас познакомитесь.
- А что у вас существенно? - отпарировала она. - Жорку я знаю: он немногого стоит. А вы кто? Верховенский. Что-то из Достоевского?
- Я только однофамилец его героя, синьора. Скромный однофамилец.
- Инженер, наверно?
- Угадали.
- А я маляр, - сказал Находкин. Он был художником-плакатистом в одном из больших московских кинотеатров.
- Ну, это уже интереснее. Когда-нибудь я приглашу вас побелить потолок у меня на кухне. А вы что молчите? - обернулась она к Чачину.
- Вы не спрашиваете.
- А если спрошу?
- Разве это существенно, Лялечка? Кто есть кто. Здесь собрались рыцари одной страсти, поклонники одной богини, которой на Олимпе не было.
- Это почтовой марки, что ли? Тоже мне богиня! Неужели нет на свете ничего интереснее?
- Многое есть, Лялечка. Например, девушки. Утренние рассветы на университетской набережной, когда любимая рядом. Томление чувств. Трепет желаний. Хочется, хочется голубых лугов. Хочется, хочется стать быстрей постарше. Рано или поздно приходит к нам любовь, но лучше все-таки, если бы пораньше.
- Пошловато. Ваше?
- Нет, это я позаимствовал из популярной песни.
- А поп-музыку любите?
- Не очень. Я любитель старомодной классики.
- Тогда мы вас перевоспитаем, - оживилась Лялечка. - Правда, Жора, его стоит перевоспитать?
- Отчего же нет? Попробуем.
- Ну а теперь начнем треп, мальчики, - резюмировала Ляля, явно считая молчание Челидзе знаком согласия с чачинским перевоспитанием. - Просто треп. За жизнь. Начали.
И все начали. За жизнь так за жизнь. Ни о марках, ни о "закрытых компашках", ни о музыкальной старомодности Чачина. Никто его ни о чем не спрашивал, и он никого ни о чем не спрашивал. Просто смеялся, острил, читал Евтушенко и Ахмадулину, с удовольствием внимал комплиментам Ляли по адресу его голубых джинсов со звездно-полосатой нашлепкой на кармане, хохотал над анекдотами Находкина и даже с Жорой в общении был уже на "ты".
А в душе его пела сказочная жар-птица удачи. Голоса ее за столом в пивном баре никто не слышал, но он непременно достигнет полковника Соболева, потому что удачу эту полковник предвидел и запрограммировал, выбрав именно Чачина для такого задания. В том, что есть все-таки великий бог телепатии, старший лейтенант уже не сомневался.
13
Великий бог телепатии, однако, на этот раз промолчал. Об удаче Чачина я узнал от него самого вечером на квартире у Саши Жирмундского. Мы слушали внимательно, не перебивая, а старший лейтенант все рассказывал и рассказывал - оживленно, несбивчиво, даже с какой-то подчеркнутой красочностью. Я замечаю иногда, как Жирмундский настораживается: видимо, о чем-то хочет переспросить, но сдерживается, позволяя Чачину без помехи закончить повествование.