- Ты дала нам Новые Территории?
Маржит слегка кивнула:
- Грейс и я.
Джамила переполнила любовь к ней. Он подошел и стал на колени, чтобы охватить ее за талию. Маржит коснулась его плеча:
- Не надо, вставай. Не делай из меня бога, от этого я только кажусь себе старой.
Он поднялся, застенчиво улыбаясь. Любой человек в беде заслуживал его помощи - но если он не был перед ней в долгу, то понятие долга вообще теряло смысл.
- А Грейс? - спросил он.
Маржит отвернулась.
- Грейс завершила свою работу, а потом решила, что она, все-таки, трагедиец.
Изнасилование стало невозможным. Пытки стали невозможны. Бедность исчезала. Смерть удалялась в космологию, в метафизику. Сбывались все ее мечты. И для нее, внезапно увидевшей их сбывшимися, все оставшееся в мире стало скучным.
- Однажды ночью она забралась в печь в подвале ее здания. Ее кристал выдержал пламя, но она стерла его изнутри.
***
Уже наступило утро. Джамил начинал терять чувство реальности. Маржит должна была исчезнуть под светом дня, как видение, неспособное удержаться в повседневном мире.
- Я потеряла и других, дорогих мне людей, - сказала она, - Мои родители. Брат. Друзья. Так случалось со всеми вокруг меня, в те времена. Я не была исключением: горе все еще было обыденностью. Но, десятилетие за десятилетием, век за веком, мы стали незначительны, те из нас, кто понимал, что означает потерять кого-то навсегда. Нас теперь меньше, чем один на миллион.
- Долгое время я держалась со своим поколением. Были анклавы, были гетто, где все понимали "старые времена". Я провела двести лет замужем за человеком, написавшим пьесу "Мы, которые знали мертвых" - пьесу ровно настолько претенциозную и жалобную, насколько ты можешь понять из названия, - она улыбнулась воспоминаниям. - Ужасный, пожирающий себя мирок. Если бы я осталась там дольше, я бы последовала за Грейс. Я бы молила о смерти.
Она взглянула на Джамила:
- Такие люди, как ты, привлекают меня: люди, которые не понимают. Ваши жизни не пусты, не более, чем были лучшие моменты наших собственных жизней: все это спокойствие, эта красота и счастье, которые придали ценность жертвам и борьбе насмерть.
- Трагедийцы ошибались. Они все поставили с ног на голову. Смерть никогда не придавала смысла жизни, всегда было в точности наоборот. Весь ее пафос, все ее значение были украдены из того, что с нею прекращалось. Ценность жизни всегда оставалась полностью в ней самой - а не ее потерe, не в ее хрупкости.
- Грейс стоило дожить, чтобы увидеть это. Ей стоило пожить достаточно долго, чтобы осознать, что мир не превратился в пепел.
Джамил сидел молча, обдумывая эту исповедь, пытаясь проникнуться ею в полной мере, чтобы не расстроить Маржит еще сильнее бестактным вопросом. Наконец, он решился:
- Тогда почему же ты отказываешься от дружбы с нами? Потому что мы для тебя - дети? Дети, и не понимаем, что ты потеряла?
Маржит яростно замотала головой:
- Я не хочу, чтобы вы понимали! Люди вроде меня - единственное проклятье этого мира, единственная отрава, - она улыбнулась при виде опечаленного Джамила и поспешила остановить его, прежде чем он принялся заявлять, что ничем подобным она не была. - Не в том, что мы говорим или делаем, не в тех, к кому прикасаемся: я не говорю, что мы запятнаны в каком-то напыщенном мифологическом смысле. Но когда я покинула гетто, я обещала себе, что не возьму прошлое с собой. Иногда это обещание легко держать. Иногда нет.
- Ты нарушила его сегодня, - попросту сказал Джамил, - и никого из нас не поразило молнией.
- Я знаю, - она покачала головой. - Все же, было неправильно рассказывать тебе то, что я рассказала, и я буду бороться, чтобы вернуть себе силы молчать. Я стою на рубеже двух миров, Джамил. Я помню смерть, и всегда буду помнить. Но сейчас моя работа - охранять границу.