Упоительный образ возник и на этот раз, желание безотчётно и страстно воззвало к нему, как жаждущий потянулся к туманной воде миража.
И тут же, как это уже было однажды, в сознании прозвучал неотчётливый вскрик. Может быть, голос? Лавров стремительно обернулся. Сознание успело отметить рванувшуюся из-за горизонта точку, успело отмести всякое её сходство с птицей, успело… Но что оно успело ещё, из памяти вычеркнуло грянувшее потрясение.
Прочерк был столь глубок и чёрен, что когда действительность наконец воссоздалась, то это произошло не сразу, обрывочными рывками, смятенно, будто что-то в самом Лаврове не желало воспринять реальность в её полном объёме и смысле.
Собственные, каменно вцепившиеся в радиометр, белые как мел руки…
Вязкий гул крови в ушах, незаметно сменяющийся привычным посвистом ветра.
Облако пыли в долине, которую он, Лавров, пересекал, пока… Пока что?
Полусогнутая, неудобно упёртая в шероховатую глыбу нога. Пустое остекленелое небо. Отброшенный в сторону молоток. Тень…
Тень! И то, что её отбрасывало, близкое, мучительно чуждое зрению, как луноход для питекантропа, и все же явно посюстороннее, технически могучее, а значит, отчасти уже понятное. Огромное, химерическое, даже формой своей ни на что не похожее и потому чудовищное, оно не двигалось, не шевелилось, и все же в нём не было мертвенности, казалось, оно ожидало… Долго, невозмутимо, бестрепетно, как солнце, камень или старчески утомлённый разум, любой человек почувствовал бы себя перед ним суетной букашкой.
— Что ж, давай… — приподнимаясь, выговорил Лавров, и логика собственных слов его нисколько не поразила, словно все уже стало на свои места и можно было действовать по предписанной программе. Страха он тем более не испытывал, как, впрочем, и никакого другого чувства, что, верно, было следствием шока.
— Давай, — повторил он с откуда-то взявшейся иронией. — Ну, что у вас там положено по программе контакта? Наделить меня высшей мудростью или препарировать для ознакомления? Что именно?
Он был почти уверен в отклике, и ответ действительно беззвучно проник в сознание.
— Повиновение, исполнение, осуществление.
— Что? — Лавров рывком вскочил на ноги. — Повиновение?!
— Жду приказаний вашего разума.
— Моего ра…
Судорожный смех сдавил горло Лаврова. Как же это, не может быть!… Все перевернулось в его представлениях, он вдруг почувствовал себя ребёнком, невесть где, как и когда выпустившим на волю волшебного джинна. Могучее, неведомое, межзвёздное и… Нет! Сказки сбываются, но не такие же!
И между тем…
И между тем он, Лавров, ничего не подозревая, возжаждал тени, и она возникла. Пожелал перенестись по воздуху, и это тоже было исполнено.
Мир зиждется не на китах, к лучшему или к худшему, он покоится на парадоксах, хотя какой уж тут, к черту, покой!
— Поговорим, — устало сказал Лавров. — Свою историю, пожалуйста, от начала и до конца. Кто вы, откуда взялись, с какой звезды, как и зачем.
Он сел, невидяще глядя в даль, которая отныне была уже не только земной, человеческой. Так он слушал мерно звучащий в сознании голос, все более удивляясь тому, сколь неудивительно то, что он слышит, ибо когда что-то, пусть самое сказочное, романтическое и чудесное, осуществляется, то это всегда происходит весьма прозаическим, с участием бухгалтерского калькулятора образом. Иного завершения нет! Пусть наша земная цивилизация лишь подумывает об освоении ближних планет, а другая, безмерно могучая, уже распространилась в Галактике; обе вынуждены считаться с закономерностями прогресса и велениями экономики. Пусть освоением заняты не двурукие, а сторукие существа; без мощных, послушных машин им не обойтись.