Впрыскивая себе уворованное, он наслаждался видениями Эдема, а люди, случалось, умирали на операционном столе от болевого шока, так погибла моя прабабка, между прочим, писаная красавица, как выражались в ту эпоху. Конечно, вы не поймете такое изуверство. А я - пойму, хотя, естественно, и осуждаю.
О, эти ночные бдения в операторской (особенно любил я дежурить по ночам) перед картой земного шара размером в четверть футбольного поля. Тут и там на розовых экранах - они вмонтированы в карту энергоисточники: атомные, тепловые и прочие станции в Канаде, Индии, Бразилии, везде, вплоть до Антарктиды. Зеркала гелеоустановок в пустынях, тысячи ветряков строго вдоль "розы ветров". А на зеленых экранах - потребители энергии: города, космодромы, подводные поселения. Тень ночи накатывалась на один материк, дуга небесного света поступала к другому. Мы осуществляли переброс энергии в планетарном масштабе. "Протей", как вы знаете, сам принимал решения, дело операторов - контролировать некоторые из них. Я спрашивал "Протея" о том или ином его действии - и он сразу отвечал своим низким голосом. Порою и он задавал мне вопросы, но тут, чаще всего, приходилось думать над ответом - далеко нашим умишкам до возможностей самоорганизующихся систем. Мы настолько притерлись друг к другу, что понимали любую ситуацию с намека, с полуслова. По крайней мере, так мне всегда казалось.
- А после "Большого затемнения" уже не кажется? - спросил я, посмотрев на часы.
- Зря вы нажимаете на эпитет "большой", - с обидою в голосе ответил он. - Ну погрузилась Австралия во тьму на три минуты с чем-то, ну в Аргентине десяток заводов остановился, поезда на правом крыле Транссибирской магистрали...
- Ну сто семьдесят девять людишек разных национальностей отдало концы, - нарочито меланхолично продолжил я.
- Понимаю вашу иронию, - опечалился Емельян. - Однако почему-то ваш Сенат не задумался над таким совпадением: все сто семьдесят девять, оказывается, были неизлечимо больны - СПИД, рак, ТРЭНС и так далее.
- Сенат, возможно, и задумался, иначе вы не гуляли бы по столь роскошному саду. Полагаете, "Протей" умудрился выбрать в жертву одних неизлечимых? Однако по человеческой логике...
И здесь опрашиваемый впервые меня перебил.
- "Протей" - явление надчеловеческое! - воскликнул он. - И потом, почему вы не спросите, ради чего пошел он на так называемое затемнение?
- Да вы не волнуйтесь, а лучше придвиньте свой пенечек еще ближе, можно и на расстояние вытянутой руки. Инструкция инструкцией, но, признаюсь, вы все больше мне нравитесь.
- Взаимно. - Он перенес пенек к моей скамеечке. - Вот теперь-то я вас вижу отчетливо. Господи, да как мы с вами, оказывается, похожи. Глядите-ка, и у вас шрам на скуле, только с другой стороны, - он потрогал свой шрам, - и глаза голубые, и волосы немного вьются. При встрече же - вот странности! - даже и усы вроде бы почудились.
- Игра света и тьмы, - сказал я и прищурился на заметно передвинувшееся солнце. - Ради чего же, на ваш взгляд, решился "Протей" на катастрофу?
- Сенат не поверил, да и вы вряд ли поверите, но все же повторю. Началось с лунорадуния. Металл, сами знаете, редчайший, уникальный, мировое его производство - полтонны в год, не более, а обходится оно мировому сообществу, как производство иттрия, тантала, циркония, теллура и рутения, вместе взятых. Недешево, а? Обычно "Протей" "съедал" его триста граммов в месяц, в виде порошка. И вот, представьте, примерно за четыре года до того, что вы назвали катастрофой, да, за четыре примерно года до "затемнения", начал вдруг у "Протея" разыгрываться аппетит: лунорадуния он требовал в три, пять, десять, наконец, в двадцать пять раз больше нормы. ЧП, суетня, международные симпозиумы, а "Протей" даже отключиться грозит, коли норму не прибавят.