- Он мне велел сюда прийти сегодня ночью. Он рассказывал про вашу магию, страшную магию! Я пришла к нему в мастерскую, а там был Премио Фрато Дионисо, мертвый! Я не виновата, я ни при чем!
Это, возможно, было правдой.
- А почему ты не сбежала, когда он тебя уже не видел? - спросила Лейла.
Легкое колебание сказало о многом.
- Он сын мне. Я его защищала всю мою жизнь - станешь матерью, поймешь сама: твой долг помогать ему, любить его, что бы ни случилось! Он мой единственный сын, а мать любит своего сына, что бы он ни сделал...
Боится, но не настолько, чтобы утратить присутствие духа. Северин изменил свою оценку Тасии. И запомнил, что надо сказать Лейле: никогда не любить ни одного из их сыновей подобным образом.
- Где он теперь? - Лейла встряхнула Тасию так, что у той клацнули зубы.
- Думаю, сбежал, - сказал Северин, избавляя Тасию от попытки правдоподобно соврать. - Мы достаточно нашумели, чтобы он вес понял. Ты можешь ее подержать, пока я найду Меквеля?
- Конечно.
И тут Лейла сделала такое, чего никогда не сделает ни один иллюстратор, ни музыкант, ни ювелир, - никто, для кого руки - смысл всей жизни. В благоговейном ужасе Северин увидел, как его жена с размаху врезала графине до'Альва кулаком в подбородок, - с немедленным и предсказуемым результатом.
Запомнить еще одно: никогда, никогда не сердить Лейлу.
***
Смех и свет из всех окон и дверей. Хриплый клубок танцующих тел, сплетающихся, расходящихся, вихляющих, шатающихся. Запах алкоголя, пота, удушливый аромат догоревших факелов, вонь дешевых духов. На сильных молодых ногах он скользил как тень по забитым толпами улицам, острые молодые глаза были на страже. В ателиерро над винной лавкой умные молодые руки повернули первый ключ, а чувствительные молодые пальцы стерли второй и третий.
И он оказался в безопасности.
Свет ему не был нужен. Это место он знал сотни лет. Он знал, где прислонен лицом к стене Пейнтраддо Меморрио, знал узор пятен краски на покрывающей его дерюге. Здесь стол, рядом стул, там мольберт, ларь с красками и растворителями - в нем же Фолио и Кита'аб - стоит рядом с пачкой чистых холстов у закрытого ставнями окна.
Ветхие простыни, побитые молью одеяла - и все же убежище, Он свернулся на кровати, и его долго трясло. Он говорил себе, что это всего лишь реакция тела, незнакомой плоти, которой он еще не научился управлять в совершенстве.
Не луч солнца сообщил ему о наступлении дня. Наглухо закрытые и затемненные окна, толстые деревянные ставни, тяжелые парусиновые шторы перекрывали путь свету. Он давно привык к затворничеству, пыли, тяжелому воздуху. Ею тело не привыкло. Он не мог дышать. Солнце взошло и согрело улицы Мейа-Суэрты, вновь освященные огнем, напекло стены и крышу его мансарды, раскалило воздух. - Он задыхался, и только это говорило ему о наступившем утре.
Он заставил себя встать, пройти через влажную тьму к столу и открыть бутылку, оставленную там, - сколько лет назад? Вино прокисло. Он все же выпил. Откашливаясь и отплевываясь, выпил еще.
Наконец он сел. Кресло было реликтом эпохи правления Алехандро, некогда красивым. Остатки позолоты отлетели столетие тому назад. Обивка рассыпалась намного раньше. Плетеное веревочное сиденье он заменял уже пять раз. Надо бы заменить и само кресло, но он никогда не проводил здесь так много времени, чтобы стоило возиться.
Он зажег свечи, одну в серебре, другую в золоте. Ему улыбнулся собственный череп, сияя белизной из тени, и он отпрянул.
За столетия, что он владел этим зданием, в этой убогой мастерской он провел в общей сложности месяца два - только чтобы писать портреты, дававшие ему очередное тело, и дополнения к Пейнтраддо Меморрио. Скоро придется добавить сюда лицо Рафейо. Новое лицо на картине, память о новой жизни.