Я нет-нет да и присмотрюсь к тебе, понаблюдаю, что ты есть за человек такой. Эвон, все стены картинами загородил, всякое норовишь изобразить, да как бы позамысловатей. Я в этом деле мало что разумею, но одно понимаю - есть в тебе искра божья и людям ты ее стараешься нести. Хоть мне, старику, не все понять, но вижу одно - светлые у тебя картинки, добрые они, солнца много, а когда светлые да добрые, то и глазу любо и на сердце умиротворение. Вот, к примеру, та. Хоть и красок много, а не пестрит. Покой в ней. Помню, в деревне богомаз был. Так наперед того, чтоб лик божий изобразить, постился, весь насквозь просвечивал. На воде да на хлебе жил, а уж опосля и принимался работать. Запрется бывало у себя, никого не впущает, и так день-деньской. Зато лики писал - с дальних деревень приезжали полюбопытствовать. А как же! Я тогда еще мальчонкой был. Всего не разумел, но гляну на лик - аж мурашки по телу разбегаются.- от страха, и от умиления. Точно родниковой водой тебя промыли. Вот как его лики-то пронимали.
- Ах, дед, дед, людям не только лики нужны. Есть и другая живопись.
- Какая б ни была, а одно тебе скажу - хорошая картина она что муха, ты ее от себя отгоняешь, а она снова норовит к тебе, так и кружится, так и пристает, так-то с глаз прочь и не уходит.
- Дед, тебе бы монографии писать, а не метелкой размахивать, - как бы сквозь сон сказал Савелий.
Дед почувствовал, что Савелий благополучно погружается в дрему, и чтобы не тревожить его, осторожно вышел.
Мефодьичу только показалось, что Савелий мирно уснул. Хотя Варежкин и любил этого добродушного деда, но сегодня ему было не до него.
Снова началась качка. Вот он уже с головокружительной скоростью несется куда-то вниз. Сейчас все рухнет, и тьма концентрическими кругами разойдется от Варежкина.
Мгновенная вспышка, и мир перестал существовать, но мало-помалу обозначились контуры Стены и картина стали приближаться. В центре, на стуле, сидел мальчик.
Савелии попытался что-то сказать, но слова застряли в горле и только нечленораздельные звуки выпрыгнули наружу.
- Сегодня тебе не придется прорываться сквозь Стену, - донесся сверху голос, - Твое время настало. Ты мог бы еще год жить так, как жил, но дело зашло слишком далеко, - прозвучал знакомый голос. -Она не должна была открывать тебе тайну.
Как только была произнесена эта фраза, Савелия громадным притяжением буквально всосало в комнату.
- Мы долго наблюдали за тобой. За твоими безумиями, но дело не только в этом. Нужен был срок, чтоб этот мальчик подррс и мы смогли бы произвести над ним операцию. Сегодня он созрел, правда, нам пришлось ввести ему специальный раствор, воздействующий на функций роста, что не входило в наши планы, но виною тому - ты, Савелий Варежкин, - металлически отчеканил голос. - Ты хочешь знать, кто с тобой говорит? Ну, что ж, смотри.
Перед Савелием возникла фигура Главного. Все те же волосы ежиком, немигающие глаза, узкая линия рта.
- Если у тебя есть вопросы ко мне - задавай, - сказал Главный.
Савелий подошел к мальчику, коснулся его руки и сказал: - Пойдем. Уже поздно. Мама заждалась.
Мальчик не двигался.
- Он не может покинуть нас. Он вообще тебя не видит. Это его двойник, созданный по его образу и подобию, но лишенный всего: речи, слуха, зрения. Перед тобой манекен, намертво привинченный к креслу, - сказал Главный.
- Кто вы такие? - спросил Савелий.
- Мы - Лига Спасения. Только мы еще способны спасти свой мир, свой народ, свою планету. Но одни мы бессильны, поэтому мальчик оказался здесь. На его месте мог оказаться и другой, но с одним непременным условием: он весь должен быть перенасыщен добротой, то есть тем, что у вас на земле постепенно исчезает.
"Доброта, зачем она им сдалась? Свихнулись на доброте, что ли?" подумал Савелий.
- Не свихнулись.