Сначала я снисходительно относилась к его, как мне казалось, нелепым выдумкам, к его друзьям, к их бесконечному шуму и гаму. Как-то я у них спросила: почему вы все время бегаете к нему. И они наперебой стали отвечать: он добрый, с ним интересно, он много рассказов знает. Даже стыдно признаться, но я ему почти никогда ничего не рассказывала. Правда, за ним присматривала одна старушка, но, как я позже узнала, и она ничего ему не рассказывала. Меня взяло любопытство: откуда он всякие истории знает, оказалось - придумывает сам. Потом, как из рога изобилия, посыпались всяческие мудреные вопросы. Поначалу я как-то пыталась ответить на них, но, видимо, моя сухость, нервозность, постоянные одергивания остудили его. Одним словом, закрутилась я в своих делах как белка в колесе и не заметила, что стал он молчаливым, сидит в уголке тише воды, ниже травы.
К тому же всех его приятелей-расприятелей отвадила.
А присмотрись бы я повнимательней... насторожило бы меня, что глаза у него погрустнели и что весь он словно в себя запрятался, ни одной щелки не оставил. Но меня такой оборот устраивал...
- Карина, я не понимаю, о ком ты говоришь?
Карина подошла к шкафу, достала фотографию и протянула Савелию.
- Кто это? Очень знакомое лицо... Постой-постой... Вылитая копия мальчика, которого я видел в той комнате, за той Стеной, - недоумевая, сказал Савелий.
- Это мой сын.
- Но это еще не все.
- Где он?!
- Однажды он вышел на балкон и спросил: "Мама, человек может летать?" Причем, так тихо и задумчиво, что я испугалась, уж не собирается ли он, чего доброго, выпрыгнуть Я, помню, крикнула: "А ну, марш в комнату!" И тут я увидела, что он спокойно поднимается вверх, на секунду обернулся, махнул мне... ручонкой... и... и растворился в воздухе. Я подумала, что это галлюцинация, кинулась на балкон, назад в комнату, в ванную, туда, сюда, но везде было пусто. Рассказывать, что со мной творилось - бессмысленно. Куда я только не обращалась, что я только не делала. Даже в церковь зачастила. Ничего не помогало. Теперь ты понимаешь, почему я упала в обморок, когда ты выкинул картину. Балкон... Полет... Ты первый человек, кому я доверилась... Когда я на выставке увидела ту картину, во мне вспыхнула надежда: может быть, ты его случайно где-нибудь видел. Я понимала, что это слабое утешение, но цеплялась за любую соломинку. А что оставалось делать? Я и до сих пор не верю, что он улетел... Хотя... видела.
- Подожди-подожди. Они говорили, что еще вызовут меня. Хотя какую я несу чепуху! Какие-то ушельцы, пришельцы. И все-таки я должен быть за Магнитной Стеной. Слышишь, Карина, я должен туда попасть. Он - там. Теперь я в этом уверен. Твой сын - там.
- Савелий, Савелий, сказки все это, бредовые фантазии, - Карина пыталась успокоить себя, а вовсе не Савелия.
- Я тебе не все тогда рассказал.
- Что не все?
- Той женщиной была ты.
Глава II
Рассекая вечерние сумерки, Савелий шагал куда-то к центру города, в самую его гущу. Время превратилось в свистящий поток машин, в водовороты людских толп, светофоры словно не существовали. Визг тормозов сменялся отборной руганью, но Савелий ничего не видел и не слышал, пока буквально носом не уперся в желтый прямоугольник стекла. Перед ним распахнулись двери, и он очутился в кафе. В вестибюле было накурено, какието тени блуждали взад и вперед. Савелий зашел в зал, сел на свободное место и стал звать официантку. Покачивая бедрами, она профланировала по залу, подошла к Савелию и, глядя куда-то в потолок, процедила:
- Из закусок только салат.
- Дайте стакан вина, - бросил Савелий и достал сигареты.
- У нас, знаете ли, курить не положено, гражданин, - позлобствовала официантка и важно удалилась.
Ее тон даже не задел слуха Варежкина. Его неумолимо затягивал вихрь вспыхивающих в сознании картин.