Он не помнил, как ее зовут, но из-под коротенького подола торчали потрясные ноги… а потом она села рядом, и запах духов разом перебил сладковатый душок травки. Фрэнк сгреб девчонку в охапку и принялся гнать хохмы по-взрослому, как настоящий мужик! — она хихикала, и физиономия у нее становилась под цвет платья… И вдруг оказалось, что никакого платья на ней и близко нет, и пацаны тоже куда-то делись, только окурки косяков валялись по земле… И было классно. Так классно, что и не опишешь.
А проснулся он совсем один — если не считать облезлой кошки, которая приткнулась погреться между ним и забором и завопила диким голосом, когда Фрэнк, повернувшись, прижал ей хвост. Голова раскалывалась, во рту набралась мерзкая горькая слюна — но он все-все помнил. Надо было во что бы то ни стало разыскать свою женщину, и через десять минут он уже знал, что ее зовут Минни, а пацаны — что малышу Фрэнку пришла пора выставлять всей компании. Да ладно, выставил бы, не пожлобился…
Но Минни, бледная, мятая и совсем некрасивая, заявила, что он сопляк, грубиян, слабак, импотент, громила и шкаф, а потому пошел бы… Она не стеснялась в выражениях и не заботилась, чтоб они хотя бы не противоречили друг другу: а зачем, если рядом торчал длинный рыжий шкет с Восьмого переулка? Слава Фрэнка-боксера тогда еще не распространилась на весь Порт-Селин. Вот рыжий как раз и донес ее до своего долбаного переулка — вместе с двумя фонарями и расквашенным носом.
Конечно, теперь Фрэнк точно знал, что он не импотент и не шкаф, а настоящий мужчина. Так говорили все: и маленькая веселая Дэзи-Клякса, и блондинка Мэг — девушка самого Рашпиля, и дочка доктора, которой было целых двадцать лет, и даже иностранка Анна-Лиза из подпольного заведения на окраине. Все они сговариваться и врать не стали бы, это ясно. А та дура в красном платье… ну ее.
Он самый что ни на есть настоящий мужчина, и Лили… она должна была…
Она так ничего и не сказала. Она только заплакала тогда — и можно было сколько угодно твердить себе, что это ничего, что девчонки вообще постоянно ревут… Лили плакала — а значит, он сделал что-то не так. Настолько не так, что, кажется, уже не поправить… Сколько ни крой себя последними словами, каких не сочинить дурочке Минни.
А потом Лили увидела СОН. И стала совсем далекой.
— Я же говорил, — раздался голос очкарика. — Они все здесь спят.
Парочка в подворотне по-новой напомнила Фрэнку тот вечер, когда они с Минни… какого черта, спрашивается?!.
Спящая девчонка прислонилась спиной к стене и держалась там непонятно каким макаром — ноги у нее подогнулись в коленях и выпирали под полуистлевшим, когда-то красным длиннющим платьем. Сверху оно было уже как следует приспущено — сиськи почти целиком наружу, бледные и пористые, как морда у того стражника. Лицо закрывали распущенные волосы, рыжие и пыльные; между прядями проглядывали острый носик и один закрытый глаз. Парень, тоже одетый чудно, по-старинному, валялся ничком на земле; рук не было видно, но они явно возились с поясом. Как если бы чувак обкурился сверх нормы и отключился прямо в процессе…
Долго смотреть на них не хотелось. Фрэнк отвернулся и зашагал дальше. Очкарик поплелся за ним.
Шагов через десять они чуть не споткнулись о спящего поперек дороги мальчишку в лохмотьях: может быть, он так и заснул в эдакой рванине, а может, тогда это была нормальная одежда…
— Как ты думаешь, давно они… того?.. — спросил Фрэнк. Очкарик вздрогнул, споткнулся и чуть не упал. Вряд ли у него до сих пор сухие штаны, злорадно подумал Фрэнк… смешно почему-то не было.
— Не знаю, — заговорил Джерри. — Судя по архитектуре… по костюмам… Они жили, то есть бодрствовали, за много столетий до ЭВС. Но столько никакая одежда не сохранилась бы, тем более под открытым небом.