Таня показывала ему ванную - в черном итальянском кафеле, сама ванна голубая, просторная, красивые стеклянные полочки со всякой всячиной, напротив голубой раковины-лепестка белая стиральная машина с иллюминатором посередине, а мысли его приобретали все более невеселую окраску.
Осмотрев и туалет, в том же духе, что и ванная, они вернулись на кухню и сели за стол темного дерева.
Павел закурил. Руки его дрожали. Таня налила воды в новешенький красный чайник со свистком, поставила его на плиту и обернулась к мужу. Внимательно посмотрев на него, она села на другой стул и сказала:
- Дай и мне тоже.
Они курили и молчали. Павел несколько раз поднимал голову и открывал рот, но так ничего и не произнес.
- Ты что-то хотел сказать? - спросила Таня.
- Да! Да, хотел... Понимаешь, в Москве меня принимал у себя дома Рамзин. Нобелевский лауреат, на него весь ученый мир молится. Так вот, у него роскошная, великолепная квартира в престижном доме недалеко от университета. Я тогда подумал еще - вот стану я Рамзиным, будет и у меня такая же. И это будет честно, по заслугам. Но наша, эта вот квартира... Понимаешь, она не хуже, чем у Рамзина, только, может быть, поменьше... Ты была у нас дома, была на отцовской даче. Тоже неплохо, согласись. Но там дело другое. Отец - человек служилый, и в тот день, когда он уйдет на пенсию, нам будет предписано в двадцать четыре часа освободить дачу, и в те же двадцать четыре часа тихие люди в сером перещупают в нашем доме каждую вещь, отбирая и увозя все, на чем есть казенный инвентарный номер, - отцовский письменный стол, красный телефон-вертушку, сейф, так полюбившийся тебе ковер в гостиной. И это тоже будет честно, потому что таковы правила, которые он принял. Но я... я не заслужил... я не могу принять незаслуженного. Тем более принять от отца, который сам всю жизнь учил нас не стремиться жить на дармовщинку и не желать незаработанного. А теперь он поступил, как какой-нибудь среднеазиатский партийный бай, отгрохавший своему сыночку дворец на казенные деньги... Я не могу принять, и не могу простить...
- Все не так, - сказала Таня настолько спокойно, что Павел в изумлении поднял на нее глаза. - Сюда не вложено ни копейки казенных денег, и ни копейки денег Дмитрия Дормидонтовича.
- Тогда как?..
- А вот так. Видишь ли, я из очень благоустроенной семьи. Еще при Сталине благоустроенной. У отца были огромные деньги, ценности, дача под Москвой, домик в Крыму. Когда он уже сильно болел, но был еще в относительно здравом рассудке, он оставил официальную бумагу, по которой поделил свое имущество между Адой, братом и мною. И вот так я предпочла распорядиться частью своей доли. К тому же не забывай, что я три с половиной года работала на прилично оплачиваемой работе с хорошими премиями, а тратиться почти не было надобности. Так что первый взнос за квартиру уплачен не просто с моих денег, а с лично мной заработанных. Остальное пошло на мебель, отделку. Николай Николаевич - ты его знаешь, это фактический муж Ады - помог мне оформиться в этот кооператив. Потом мы с ним и Адой все просчитали, и я решила не вкладывать все деньги до конца, а взять часть у Николая Николаевича. Это, как ты говоришь, справедливо.
- Почему?
- Я же выписываюсь из Адиной квартиры и оставляю их там вдвоем. Моя комната - это, как минимум, эквивалент здешней кухни со всеми причиндалами.
- Но для меня-то все равно получается на дармовщинку.
- Э нет, скорее в кредит. Во-первых, эту квартиру надо выкупать еще десять лет, платить ежемесячно взносы. Это будет твоя забота. Во-вторых, ты будешь расплачиваться очень тяжким трудом.
- Каким?
- А быть моим мужем - это, по-твоему, легко? Павел рассмеялся, и всякое напряжение покинуло его.
- По-моему, это божественно!
- Не говори "гоп", пока не перепрыгнешь.